Элеанор Олифант в полном порядке

Я, разумеется, продолжала следить за моим музыкантом в Интернете, но он, так сказать, был виртуально немногословен. Пара снимков его еды в «Инстаграме», несколько твитов и неинтересные заметки о музыке других исполнителей в «Фейсбуке». Ничего страшного. Буду ждать подходящего случая. Если я что-то понимала в романтических отношениях, то идеальный момент для того, чтобы мы встретились и полюбили друг друга, наступит, когда его совсем не ждешь и при самых что ни на есть благоприятных обстоятельствах. Но все же, если в ближайшее время этого не случится, придется брать дело в свои руки.

– А твои родные? – спросила миссис Гиббонс. – Они тоже живут где-то здесь? У тебя есть братья или сестры?

– К сожалению, нет, – ответила я. – Я бы хотела расти не одна.

На мгновение я задумалась. И вдруг услышала собственный голос:

– Это одна из главных печалей моей жизни.

Раньше я никогда не произносила таких слов. И до этого момента никогда не формулировала такую мысль в уме. Я сама себе удивилась. «А кто в этом виноват, а?» – прошептал мне на ухо холодный, резкий, злой голос. Мамочка. Я закрыла глаза, пытаясь от нее избавиться.

Судя по всему, миссис Гиббонс почувствовала, как мне неловко.

– О, ну, зато, не сомневаюсь, у тебя очень близкие и доверительные отношения с мамой и папой, да? Уверена, ты, единственный ребенок, для них свет в окошке.

Я уставилась на свои туфли. Почему я их выбрала? Я не смогла вспомнить. Они были на липучках, что позволяло их без труда надевать, и, благодаря черному цвету, подходили к чему угодно. Удобная плоская подошва, высокий задник служил хорошей опорой лодыжке. Сейчас я поняла: они омерзительны.

– Мам, не будь такой любопытной, – сказал Рэймонд, вытирая кухонным полотенцем руки, – а то устроила тут гестапо.

Я подумала, что миссис Гиббонс рассердится, но случилось нечто гораздо худшее: она почувствовала раскаяние.

– Ах, Элеанор, прости, деточка, я совсем не хотела тебя огорчить. Не плачь, пожалуйста. Прости меня, дорогая.

Я тихо всхлипывала. Так нелепо я не плакала уже много лет.

Я попыталась вспомнить последний такой раз. Это было после расставания с Декланом. Но тогда слезы были вызваны не эмоциями – я плакала от боли, потому что он сломал мне руку и два ребра, когда я наконец попросила его съехать. Но вот так хлюпать носом в гостях у матери коллеги – это было уж чересчур. Что бы на это сказала мамочка? Я взяла себя в руки.

– Пожалуйста, не надо извиняться, миссис Гиббонс, – сказала я надтреснутым, будто у мальчика-подростка, голосом, пытаясь отдышаться и вытирая глаза кухонным полотенцем.

Она в буквальном смысле заламывала руки и сама была готова вот-вот расплакаться. Рэймонд обнимал ее за плечи.

– Не расстраивайся, мам. Ты ничего плохого не хотела, и она это знает, правда, Элеанор?

– Ну конечно! – воскликнула я, потом импульсивно перегнулась через стол и пожала ей руку. – Вы задали совершенно здравый и уместный вопрос. А вот моя реакция таковой не была. Для меня представляется затруднительным объяснить свое поведение. Пожалуйста, примите мои извинения за то, что поставила вас в неловкое положение.

На ее лице отразилось облегчение.

– Ну и слава богу, голубушка, – сказала она, – чего-чего, а уж слез у себя на кухне я сегодня увидеть не ожидала!

– Да ладно, мам, я часто плачу от твоей кормежки, – сказал Рэймонд, и она тихо засмеялась.

Я откашлялась и произнесла:

– Ваш вопрос, миссис Гиббонс, застал меня врасплох. Я никогда не видела своего отца и даже не знаю его имени. Что же касается мамочки… мне не хотелось бы раскрывать ее реноме.

Они с непонимающим видом уставились на меня. Да, я явно оказалась не в компании франкофонов.

– Мы с ней даже не видимся, она… недоступна, – объяснила я, – раз в неделю мы связываемся, однако…

– Ну конечно, деточка, от такого любой загрустит, к гадалке не ходи, – сказала миссис Гиббонс, сочувственно кивая, – мама нужна каждому, сколько бы тебе ни было лет.

– Напротив, – возразила я, – если на то пошло, один разговор в неделю – и то слишком много для меня. Мы с мамочкой… это все так сложно…

Миссис Гиббонс сочувственно кивала, призывая меня продолжать. Но я поняла, что пора ставить точку. По улице проехал фургончик с мороженым, оглашая окрестности звуками песни «Янки-Дудл» и при этом мучительно фальшивя. Слова этой песни внезапно всплыли из самых бездонных, но совершенно бесполезных глубин памяти.

Рэймонд хлопнул в ладоши с показным добродушием.

– Ладно, время идет. Мам, ты посиди, отдохни – сейчас как раз начнется твоя телепередача. Элеанор, может, ты могла бы мне помочь и принести с улицы белье?

Я была рада оказать помощь и избежать разговора, связанного с мамочкой. Дел по дому у миссис Гиббонс накопилось достаточно. Рэймонд решил поменять кошкам лотки и вынести мусор, таким образом, мне досталось белье.