Элеанор Олифант в полном порядке

На ближайшую к месту вечеринки загородную станцию я прибыла на пять минут раньше назначенного. Mirabile dictu[8], Рэймонд уже был на месте! Он помахал мне, я помахала в ответ. Мы направились к гольф-клубу. Рэймонд шел быстро, и я начала волноваться, что в новых ботильонах не смогу за ним поспеть. Потом увидела, что он мельком взглянул на меня и замедлил шаг, чтобы идти вровень со мной. Я осознала, что подобные незначительные знаки внимания – то, как его мать, хотя я ее об этом не просила, налила мне после ужина чашечку чая, не забыв, что я пью его без сахара; то, как Лаура положила на блюдце два печенья, когда в своем салоне принесла мне кофе, – могут значить очень много. Интересно, каково это – оказывать мелкие услуги другим людям? Я не смогла вспомнить. Да, в прошлом я тоже старалась быть доброй, старалась заботиться, я знаю, что старалась, но это было раньше. Я пыталась, но потерпела поражение, в результате для меня все было потеряно. И мне некого в этом винить, кроме самой себя.

За городом было тихо; пейзаж простилался до горизонта, и ни многоэтажные дома, ни высотки с офисами не заслоняли отдаленные холмы. Струился ласковый мягкий свет второй половины лета; вечер казался нежным и хрупким. Мы шли в тишине, такой, которую не было необходимости нарушать.

Мне даже стало грустно, когда мы очутились перед приземистым белым зданием. Сумерки уже начинали сгущаться, и луна и солнце стояли высоко в небе цвета розового миндаля с золотыми вспышками. Бросая вызов грядущей ночи, пели птицы, кружа над лужайками длинными, неровными петлями. Пахло травой, цветами и землей; волос и кожи касалось теплое, сладковатое дыхание уходящего дня. Мне хотелось попросить Рэймонда вот так идти и идти, не останавливаясь, по колышущейся траве до тех пор, пока птицы не умолкнут и не уснут в своих гнездах, пока путь нам не будут освещать одни лишь звезды. Мне почти показалось, что он и сам мог бы это предложить.

Дверь дома распахнулась, из нее выбежали трое ребятишек, громко хохоча. Один из них размахивал пластмассовым мечом.

– Вот мы и пришли, – тихо сказал Рэймонд.

* * *

Для общественных мероприятий заведение казалось странным выбором. В коридорах повсюду висели доски объявлений, усеянные совершенно непонятными сообщениями. На огромной деревянной панели в конце холла значился длинный перечень мужских имен, начиная с 1924 года. Последним в нем, датируясь годом нынешним, самым непонятным образом шел доктор Терри Берри[9]. Интерьер представлял собой смесь казенного стиля (с которым я была хорошо знакома) и старомодного домашнего – мерзкие узорчатые занавески, истоптанные полы, покрывшиеся слоем пыли сухие букеты в вазах.

Когда мы вошли в банкетный зал, на нас обрушилась целая волна звуков: там был установлен диджейский пульт, и танцпол уже наполнился людьми в возрасте от пяти до восьмидесяти лет, освещаемыми лучами невыразительных цветных прожекторов. Многие будто пытались в такт музыке скакать на лошади. В полном недоумении я посмотрела на Рэймонда.

– О господи, – сказал он, – мне надо выпить.

С признательностью я проследовала за ним к барной стойке. Цены там оказались милосердно низкими, поэтому я быстро выпила свой «Магнерс», чувствуя себя уверено от знания, что денег мне хватит еще на несколько (правда, этот, несмотря на все мои протесты, оплатил Рэймонд). Мы устроились за столиком подальше от источника шумов.

– Ох уж эти семейные праздники, – сказал он, качая головой, – это ужасно, даже когда это твоя семья, а уж когда чужая…

Я огляделась. У меня не было опыта подобных вечеринок, и меня поразило разнообразие – в возрасте гостей, их социальном статусе и вестиментарных предпочтениях.

– Друзей ты можешь выбирать… – сказал Рэймонд, чокаясь со мной своей пинтой пива.

– Но вот семью не вправе! – ответила я, обрадованная тем, что смогла дополнить всем известную фразу. Это была незамысловатая задачка, но все же.

– Точно так же мы отмечали пятидесятилетие отца, шестидесятилетие мамы и свадьбу сестры, – сказал Рэймонд, – дерьмовый диджей, перевозбужденные, переевшие сладкого дети и люди, которые не виделись годами и теперь рассказывают друг другу о своей жизни и делают вид, что им это интересно. Могу спорить на что угодно, что на фуршете будут канапе, а когда все закончится, на парковке случится драка.

Его слова меня заинтриговали.

– Но ведь это, наверное, весело, – заметила я, – встреча со всей семьей, все рады тебя видеть, интересуются твоей жизнью…

Он окинул меня внимательным взглядом.

– А знаешь что, Элеанор? Ты совершенно права. Прости, я веду себя как злобная, раздражительная скотина.

Он допил пиво и спросил:

– Ну что, повторим?

Я кивнула, но тут же спохватилась и воскликнула:

– Нет-нет, теперь моя очередь. Тебе взять то же самое?

– Было бы здорово. Спасибо, Элеанор.

Я схватила сумку и пошла к барной стойке. По пути я завернула к Самми – по своему обыкновению, он сидел в кресле в окружении друзей и членов семьи. Я приблизилась к нему.

– Элеанор, ангел мой! – воскликнул он. – Отличная вечеринка, правда?

Я кивнула.