Элеанор Ригби

Даже мой собственный энтузиазм поубавился от такого болезненного представления о Риме. По правде говоря, я мечтала насытиться видом обнаженных статуй. Я стеснялась смотреть журналы в специализированных магазинах в той части города, куда от нас добираться с тремя пересадками. В магазине я терялась, как последняя размазня, и дальше полок с вязальными каталогами не заходила. Зачем вообще понадобилось выставлять на витринах это вязание? Истинная клиентура подобных заведений скрывается у дальних стоек (главным образом мужчины в длинных плащах и париках, окутанные ореолом стыда).

Я никак не могла представить себе город, где улицы украшают не виниловая обивка и штукатурка, а гениталии. Мне обязательно надо было увидеть все своими глазами. Остававшиеся до вылета нашего чартерного рейса недели стремительно шли на убыль, а мне казалось, что вот-вот грянет студийный гонг, и под громкий хохот сообщат, будто все это розыгрыш.

До глубокой ночи я просидела в палате Джереми. Тишину не нарушало почти ничего, только скорбно посапывал кислородный вентилятор, временами оживала система внутренней связи в соседнем отделении да порой с улицы доносился рев мотоцикла. Джереми лежал, плотно смежив веки, а я ломала голову, что скажу ему, когда он проснется – впрочем, как оказалось, мучения были напрасны. Часа в три утра сын открыл глаза и сообщил:

– Моего имени нет в Книге жизни.

Хотя я и не поняла, что он имеет в виду, но ответила:

– Не глупи. Есть, конечно.

– Нет, ты просто не знаешь: когда меня вытащили, я был на полпути в ад. А меня оттуда выдернули и, будто пружиной, закинули обратно, в это здание. – Он стиснул мое запястье. – Из меня чуть дух не вылетел.

– Джереми, ты не попадешь в ад. – Сыну явно было не до задушевных бесед, и к лучшему: мне тоже особенно болтать не хотелось. – Ничего страшного не произошло: накачался вчера веселящей дури на вечеринке, а теперь пришел черед расплачиваться. Такая дрянь здорово башню сносит.

– Давай о чем-нибудь другом поговорим.

– Легко.

Мы оба чувствовали себя по-дурацки. Парень спросил:

– Кстати, ты думала эти годы, что скажешь мне при встрече?

– Конечно. А ты?

– Ну…

В палате снова стало тихо; на этот раз мы оба испытали облегчение. Я сказала:

– Насколько я поняла, обойдемся без речей.

– Слишком сентиментально получится.

– Что верно, то верно.

– Мне и так уже гораздо лучше.

Я поинтересовалась:

– А как ты меня разыскал? Я не один год пыталась тебя обнаружить – все безрезультатно. Правительство у нас такое упертое, когда дело касается опеки…

– Хм, любую информацию выудишь, если спишь с кем надо. Сам удивляюсь. – Он так запросто рассуждал о подобных вещах, точно речь шла о домоводстве.

– Наверное.

– Из меня получился бы неплохой шпион.

– Да уж; я за четыре года ни разу не заметила слежки. Ты когда последний раз заправлялся?

– В смысле, едой?

– Ну не бензином же. Конечно, едой.

– Вчера перехватил кусочек пиццы за девяносто три цента. На завтрак.

Столь необычная цена – изобретение местных коммерсантов; с налогом выходит ровно доллар.

– От пиццы столько же проку, как от жареного бинта.

– Я свистнул упаковку сыра в супермаркете на Дэви-стрит.

– А какое это отношение имеет к нашему разговору?

– Самое непосредственное. Сыр в пиццерии – настоящая валюта; главное, чтобы упаковка была цела. Угостят бесплатно; может, еще и пять баксов дадут.

– Ты не боишься попасть в полицию за пять баксов и кусок разогретого в микроволновке пластыря?

– Да не суетись. Если за руку поймают, тогда на выбор две схемы: либо тебя сдают копам, либо щелкают на «полароид» с этим несчастным куском сыра. Почти все его тырят. А потом просто запретят там снова появляться – и дело в шляпе. У них вся стена обклеена наглыми рожами, и везде сыр. Так что полицейское досье мне не светит. Максимум – ритуальное унижение.

Эта история вызвала у меня неподдельный интерес, о чем я не преминула сообщить:

– Спорим, я кое-что про тебя знаю.

– Что же именно? То, что я кажусь тебе уличным отребьем?

Я вздохнула.

– Хм, Джереми. Напомни, может, я что-нибудь путаю? Наркотики, передозировка, чулки-сеточки, кража сыра…

– Я раньше был отребьем.

– Ну ладно, пусть.

– Только я уже несколько лет не бродяжничаю.

– Приятно слышать. – Я задумалась. – Так, значит, можешь, если захочешь? В смысле, завязать?

– Да. Во всяком случае, мне так казалось до вчерашнего дня. Меня подруга нарядила для шоу Роки Хоррора. Ее Джейн зовут.

– Доктор так и сказала.

– Тайсон? Бог ты мой, ей давно пора под капельницу с морфием, а потом запереться на выходные со спортсменом-теннисистом. У нее с работой явный перебор. Это сразу в глаза бросается.

– Тут ты, пожалуй, прав.

– А лицо почему опухло?

– Зубы мудрости удалила четыре дня назад.

– Больно?

– Да нет, меня всю обкололи.

– А как насчет поделиться заначкой?

– Ни за что! – Я изобразила негодование.

– Попытка не пытка.

Тут я поинтересовалась самочувствием Джереми. Он смолк. Я окликнула его:

– Э-эй.

Парень погрузился в себя. Так вот, запросто: взял и померк.

– Джереми? Невероятно. Тебе плохо, лежишь больной, а мы рассуждаем… про какой-то дурацкий сыр. Глупо. Прости меня.