Элеанор Ригби

Он держал на коленях пионы и тоскливо смотрел на солнце. Впервые я серьезно задумалась, в себе ли Джереми. «Да ладно, Лиз, рассуждай здраво. Ты, одинокая женщина, позволила войти в свою жизнь незнакомому человеку». Еще я пыталась понять, насколько глубоко в нем сидит его религиозность. Язык у парня подвешен хорошо, однако на глашатая какой-нибудь секты он не тянет. Видимо, тут дело в воспитании. Этой темы мы еще не касались. Ну и, само собой, меня не могла не волновать история с наркотиками.

– Ты лекарства какие-нибудь принимаешь?

– Нет.

– Я, видимо, не так выразилась. Тебе прописали, но ты бросил?

– Нет.

– Пудинг любишь?

– Что люблю?

– Шоколадный пудинг. У меня дома из еды только мягкое. – Я коснулась щеки. – Зубы мудрости.

Мы оставили машину и молча вошли в подъезд. Внутри было прохладно – совсем как в тот день, когда я вернулась от хирурга. В лифте я предложила Джереми самому нажать кнопку. Оказалось, что этаж он знает не хуже меня, помнит и номер квартиры.

Он прошел по комнатам, осмотрелся. В отличие от Донны сын не стал притворяться.

– Знаешь, твоя квартира стоит трех сиротских приютов. Одуреть можно от тоски.

– А мне все равно: я не большая ценительница красоты.

– Однако цветы тебе нравятся? – Он опустил букет в раковину.

Я обшарила нижний шкафчик в поисках хоть какого-то подобия вазы.

– Знаешь, что отличает одиноких людей? – продолжила я. – Им не дарят вазы. Если бы я была министром, то издала бы указ: бесплатно раздавать вазы одиноким.

– Вот это пойдет, – сказал он, обнаружив на холодильнике пустую жестянку из-под печенья. – Главное, чтобы не протекало, а края я подрежу. Давай руку. – Сын помог мне встать. – Пионы так приятно пахнут. Смесь лимона с любимыми духами пожилой дамы.

Джереми поднес цветок к моему лицу. Никогда раньше не замечала, как чудно пахнут пионы. Почему-то представились пушистые летние облака.

– Одно время я много с цветами возился – приемные родители припрягли вязать букеты перед церковью. Зато, если не слишком усердствуешь, можно и проповедь пропустить. Не всю, конечно, но добрую половину точно.

Он ловко подровнял ножницами стебли и прямо на глазах превратил пустую консервную банку и букет цветов в единственное стоящее украшение моего дома.

– Готово. Ты что-то про еду говорила?

Квартира будто ожила и залюбовалась собой. Пока мы с Джереми инспектировали шкафчики и холодильник в поисках пищи, я украдкой рассматривала его лицо. Он просек, и ему тут же все стало ясно.

– Ты не знаешь, кто мой отец, да?

– Без понятия.

Едва мы приземлились в Риме, голова пошла крутом, и в желудке стало нехорошо. Долго и нудно проходил досмотр иммиграционной службы – нас было много, и мы двигались еле-еле. Наконец полусонных бедолаг погрузили в автобус, насквозь провонявший дизельным топливом, турецким табаком и протравленный химией от паразитов. Мне было трудно дышать. Я-то еще надеялась – пройдет, только бы сесть, – ан нет. Во-первых, я никогда прежде не ехала в такой кошмарной колымаге; ее наверняка собрали в каком-нибудь Богом забытом местечке вроде Албании. Нелепые окна невероятных форм и размеров, коричневый корпус, разукрашенный звездами и полосками в тон, – одним словом, дикая конструкция. Я тут же возненавидела этот транспорт вместе с Италией и всем, что не являлось моим домом. На дорогах царило полнейшее беззаконие: в клубах сизого дыма толкались и фыркали маленькие яйцеподобные автомобильчики. Даже солнце здесь было другое. Меня переполняло нестерпимое чувство, что я слишком далеко от родных мест. Это теперь, наверное, Европа – одна гигантская «Икея», тогда же казалось, что очутился в чужом, непривычном месте.

Как бы там ни было, очень скоро автобус застрял в римской пробке, и я расплакалась, охваченная тоской по родине, по дому. Остальные ребята настолько устали от перелета и смены часовых поясов, что даже на сочувствие сил не оставалось: кто-то попросту закрывал глаза, чтобы меня не видеть, кто-то каждые сорок пять секунд отворачивался к окну.

Мистер Пузо вопрошающе взглянул на Колин, и та отмахнулась – мол, месячные. Учитель вздохнул и обратился ко мне несколько резковато:

– Лиз, что-то стряслось? Я покачала головой.

– Пойми, я ничем не смогу помочь, пока не узнаю, что тебя беспокоит.

– Домой хочу.

– Не поздновато ли спохватилась?

– Мне надо домой. Сейчас же. Отвезите меня обратно, в аэропорт. Хочу на самолет.

– Ты нервничаешь из-за того, что оказалась в чужой стране.

Я снова покачала головой.

– Вот… – Он сунул руку в карман пальто. – Возьми две штуки.

– Что это?

– Возьми, полегчает.