Элегантность ёжика

Нет ничего нелепее представления людей о природе и о том, что на них ее законы не распространяются. Ведь Коломба потому смакует эту пчелиную историю, что считает, будто ее она не касается. И потому хихикает над фатальными играми трутней, что ей, она уверена, их участь не грозит. Я же не вижу ничего фривольного и ничего шокирующего в брачном вылете матки и в судьбе трутней, поскольку чувствую глубинное родство с этими насекомыми, несмотря на всю разницу в образе жизни. Жить, добывать себе пищу, произвести на свет потомство, проделать все, ради чего мы были рождены, и умереть – полнейшая бессмыслица, согласна, но именно таков порядок вещей. А люди заносчиво полагают, что могут пересилить природу, уйти от назначенного им, бедным биологическим существам, удела, будучи слепы к жестокости и грубости, из которых состоит их жизнь, их любовь, их деторождение и братоубийственные войны.

Я думаю, единственное, что нам остается делать, – это постараться найти дело, для которого мы родились, и выполнить его в меру своих сил, ничего не усложняя и не веря в сказки о божественном начале в нашем животном естестве. Только тогда смерть застанет нас за толковым занятием. Свобода, выбор, воля – все это химеры. Мы воображаем, будто можно делать мед, не разделяя участи пчел; но это не так: мы такие же бедные пчелы, которым надлежит исполнить то, что должно, и потом умереть.

Палома

1. Прозорливые

В семь утра позвонили в дверь.

Я не сразу очнулась. Два часа сна не способствуют человеколюбию, а настойчивые звонки, не умолкавшие все время, пока я натягивала платье, влезала в тапочки и приглаживала рукой непривычно взбитые волосы, тем более не прибавили мне альтруизма.

Я открыла дверь – на пороге стояла Коломба Жосс.

– Вы что, застряли в пробке? – сказала она.

Я не поверила своим ушам.

– Сейчас семь часов.

Коломба спокойно смотрела на меня:

– Да. Ну и что?

– Привратницкая открывается в восемь, – сказала я, с большим трудом подавляя раздражение.

– Как это – в восемь? – возмутилась Коломба. – Разве есть какие-то часы работы?

Нет, комната консьержки все равно что храм Божий, где не действуют ни социальный прогресс, ни трудовое законодательство!

– Есть, – только и смогла я из себя выжать.

– А-а! – сказала она ленивым голосом. – Ну, раз уж я пришла…

– …вы зайдете попозже, – сказала я, захлопнула дверь у нее перед носом и пошла ставить чайник.

Сквозь застекленную дверь мне было слышно, как она взвизгнула: «Ну, знаете, это уж слишком!» – потом в бешенстве повернулась и ткнула кнопку вызова лифта.

Коломба – старшая дочка Жоссов. Длинная, белокурая, одевается, как нищая цыганка. Терпеть не могу эту извращенческую прихоть богатых одеваться, как бедные люди: в обвислые балахоны, серые холщовые шапочки, грубые ботинки, бесформенные свитеры поверх рубашки в цветочек. Это не только уродливо, но еще и оскорбительно: самое худшее презрение – это презрение богатых к вкусам бедняков.

К несчастью, Коломба отлично учится. Осенью поступила в Высшую школу на философский факультет.

Я заварила чай, намазала сухарики вареньем из мирабели, стараясь, чтобы руки не тряслись от злости, а голова меж тем медленно, но верно наливалась болью. Все еще взвинченная, я приняла душ, оделась, оделила Льва его омерзительными лакомствами (куском студня из головизны и липкими остатками свиной кожи), вышла во двор, выкатила мусорный бак на улицу, выгнала Нептуна из мусорного чулана и в восемь часов, запыхавшись от всей этой возни, но нисколько не успокоившись, вернулась на кухню.

У Жоссов есть еще младшая дочка Палома, такая скромная и незаметная, что я ее, кажется, никогда не вижу, хоть она каждый день ходит в школу. Ее-то ровно в восемь Коломба прислала ко мне вместо себя.

Трусливая уловка.

Бедная девочка (сколько ей лет? одиннадцать? двенадцать?) навытяжку стояла на коврике у порога. Я глубоко вздохнула – не дай бог перенести гнев против старшей сестры на невинную голову младшей – и попыталась любезно улыбнуться.

– Здравствуй, Палома.

Девочка нерешительно теребила розовый жилетик.

– Здравствуйте, – сказала она тонким голоском.

Я вгляделась в ее лицо. Как же я раньше не замечала? Есть дети, наделенные редким даром обескураживать взрослых. Они держатся совсем не так, как ждешь от ребенка. Они какие-то слишком серьезные, обстоятельные, невозмутимые и в то же время удивительно прозорливые. Да, именно прозорливые. Присмотревшись к Паломе, я нашла в ней явственные признаки холодного ума и острой проницательности, которые, верно, потому принимала за простую сдержанность, что не могла себе представить, чтобы сестра дуры Коломбы оказалась судьей человеческого рода.

– Коломба просила меня передать вам, что ей должны принести очень важные бумаги, – сказала Палома.

– Хорошо, – ответила я, стараясь не сбиться на сладкий тон, каким обычно взрослые разговаривают с детьми, это, пожалуй, так же оскорбительно, как манера богачей одеваться простецки.

– Она спрашивает, не можете ли вы принести конверт нам домой.

– Я принесу.

– Спасибо, – сказала Палома, но не ушла.

Интересно.