Элегия Хиллбилли

Бесхитростное богословие, которое она проповедовала, всегда дарило мне утешение. Чтобы добиться в этой жизни успеха, надо развивать дарованный Богом талант и прикладывать немало усилий. Я должен заботиться о родных, потому что того требует от меня христианский долг. Всегда нужно прощать: не только ради мамы, но и ради самого себя. Еще никогда нельзя отчаиваться, потому что у Бога на все свой замысел.

Мамо часто рассказывала любимую притчу. Один человек сидел дома, как вдруг начался страшный ливень. Через несколько часов дом стало заливать водой, и проезжавшие мимо люди предложили человеку поехать с ними. Тот отказался от помощи, сказав: «Меня спасет Бог». Прошло еще несколько часов, вода затопила первый этаж. Мимо проплывала лодка, и капитан предложил мужчине отвезти его в безопасное место. Тот отказался, сказав: «Меня спасет Бог». Потом, когда мужчина уже сидел на крыше, потому что вода залила весь дом, мимо пролетал вертолет, и пилот предложил мужчине отвезти его на сушу. И снова тот отказался, заявив, что его спасет Бог. В конце концов мужчина утонул и, представ перед Богом на небесах, начал роптать: «Ты обещал спасти меня, если я буду хранить Тебе веру». А Бог ответил: «Я прислал тебе в помощь машину, лодку и вертолет. А погиб ты по собственной вине». Бог помогает лишь тем, кто сам печется о своей судьбе. Так гласило бабушкино Евангелие.

Падший мир, описанный в Библии, удивительным образом походил на окружавшие меня реалии: мир, где счастливая поездка на машине могла в один миг обернуться скандалом и разбитыми надеждами; мир, где поступки одного человека сказываются на всей семье и обществе в целом. Когда я спросил у Мамо, любит ли нас Бог, я хотел услышать, что в религии все еще можно найти объяснение происходящему в этом мире. Мне надо было убедиться, что есть высшее правосудие и в хаосе и беспорядке имеется своя система, свой ритм.

Вскоре после того случая мы с Мамо были в Джексоне, в гостях у моей кузины Гейл. На дворе стояло второе августа, мой день рождения. Ближе к вечеру Мамо предложила мне позвонить Бобу: юридически тот все еще считался моим отцом, хоть и давно не подавал о себе вестей. После нашего возвращения в Мидлтаун они с матерью развелись, поэтому неудивительно, что он редко выходил на связь. Однако мой день рождения, несомненно, был весомым поводом для того, чтобы перекинуться хоть словом, и мне показалось странным, что Боб не звонит. Я позвонил сам и попал на автоответчик. Потом набрал номер еще раз, спустя несколько часов – с тем же результатом. Подсознательно я понял, что Боба больше никогда не увижу и не услышу.

Гейл, то ли огорчившись за меня, то ли просто решив сделать приятное, предложила съездить в местный зоомагазин, где на продажу выставили щенков немецкой овчарки. Я ужасно захотел себе щенка, и подаренных денег хватило бы на покупку. Однако Гейл напомнила, что с собаками очень много возни и что в моей семье (читайте: у моей матери) водится дурная привычка заводить питомцев, а потом выкидывать их на улицу. Я остался глух к увещеваниям – «Да, конечно, Гейл, но они ведь такие милые», – и ей пришлось надавить авторитетом: «Прости, милый, все-таки собаку мы тебе купить не можем». Когда мы вернулись домой, я был совершенно удручен, причем из-за собаки расстроился гораздо сильнее, чем из-за разлуки с очередным отцом.

Меня огорчала не столько пропажа Боба, сколько та путаница, которую вызвал его уход. Сам он был лишь очередной тенью в длинной веренице наших «отцов». После него пришел Стив, тихий молчаливый парень. Я молился, чтобы мать вышла за него замуж: он был славным и неплохо зарабатывал. Но она его бросила и сошлась с Чипом, местным полицейским. Чип по натуре оказался типичным хиллбилли: обожал дешевое пиво, музыку кантри и рыбалку. Мы неплохо ладили… Увы, вскоре и он нас покинул.

Хуже всего то, что развод с Бобом еще больше запутал нас с фамилиями. Линдси унаследовала фамилию родного отца, Льюис; мать всякий раз брала имя очередного мужа; Мамо и Пайо были Вэнсами, а братья Мамо – Блантонами. Моя же фамилия теперь не имела никакого отношения к близким мне людям, и после ухода Боба приходилось неловко объяснять, почему меня зовут Джей Ди Хамел. «Да, Хамел – так зовут моего отца. Вы его не знаете. Я и сам уже целую вечность его не видал. Понятия не имею, где он».

В детстве больше всего я ненавидел именно эту нескончаемую череду «отцов». К маминой чести надо сказать, что она избегала скорых на расправу грубиянов и никто из мужчин, которых она приводила в дом, не поднимал на нас руки. Я ненавидел сами перемены. Терпеть не мог, что эти парни исчезают из моей жизни, стоит только к ним привязаться. Линдси в силу своих лет и природной мудрости воспринимала каждого нового «отца» со здоровой долей скепсиса. Она знала, что каждый из них рано или поздно уйдет. После исчезновения Боба этот урок усвоил и я.