Элегия Хиллбилли

Я стал понимать, что для Мамо поездки в Джексон были скорее долгом, нежели развлечением. В «моем» Джексоне жили интересные дядьки, водилась всякая живность, за которой весело гоняться, и была хоть какая-то твердая почва под ногами, в отличие от Огайо. Там можно было спать рядышком с Мамо и болтать с нею часами напролет. Для бабушки же Джексон был совсем другим. Местом, где она голодала в детстве, откуда бежала на сносях после страшного скандала и где многие ее друзья положили свои жизни в шахтах. Меня тянуло в Джексон – она его избегала.

В старости, когда у нее заболели ноги, Мамо полюбила телешоу. Ей нравились и пошлые комедии, и эпические драмы. Однако неизменным ее фаворитом оставался криминальный сериал «Эйч-Би-Оу» «Клан Сопрано». Наверное, нет ничего странного в том, что бабушке полюбилась драма про жестких, несгибаемых мужчин, превыше всего ставящих вопросы чести. Уберите имена и даты – и перед вами уже не разборки итальянской мафии, а конфликт Хэтфилдов и Маккоев из Аппалачей. Главный герой сериала, Тони Сопрано – хладнокровный убийца, человек по любым меркам жестокий. Однако Мамо уважала его за честность и за стремление во что бы то ни стало защитить свою семью. Он мог косить врагов десятками, глушить спиртное, но Мамо упрекала его разве что в чрезмерной влюбчивости. «Нельзя тащить в постель каждую встречную бабу!» – возмущалась она.

Еще я впервые увидел со стороны, как Мамо любит детей. Она часто приглядывала за дочками тетушки Ви или сыном Линдси. Однажды девочки были у нас в гостях, и вдруг залаял тетушкин пес, которого они с собой привезли. Мамо закричала: «Заткнись ты, сукин сын!» Моя двоюродная сестренка, Бонни Роуз, вскочила, подбежала к задней двери и стала на все лады повторять: «Сукин сын! Сукин сын!» Мамо тут же схватила ее на руки: «Ну-ка потише, не надо так говорить, это плохие слова». А сама покатывалась со смеху. Потом, пару недель спустя, я пришел из школы домой и спросил у Мамо, как прошел ее день. Она рассказала, что у нас гостил Кэмерон. «Он спросил, можно ли, как я, говорить “дерьмо”. Я ответила, что да, но только у меня в доме». И она ехидно захихикала. Как бы плохо Мамо себя ни чувствовала: задыхалась ли от эмфиземы или едва ходила из-за больной ноги, – она никогда не отказывалась «провести время с малютками». Мамо обожала внуков, а я понемногу начал понимать, почему ей так хотелось стать юристом и отстаивать права детей, подвергавшихся насилию.

В какой-то момент бабушке сделали серьезную операцию на позвоночнике, потому что она почти уже не могла ходить. На период реабилитации, который продлился несколько месяцев, ей пришлось переехать в дом престарелых, я остался один. Каждый вечер она звонила тетушке Ви, Линдси или мне и возмущенно требовала: «Сходите в “Тако Белл”[38] и купите бобового бурито. От здешней еды меня воротит». Дом престарелых она невзлюбила с первой же минуты и как-то заставила меня пообещать, что, если ее вздумают упечь сюда насовсем, я принесу «магнум» и пущу ей пулю в лоб. «Мамо, уймись! Меня же тогда посадят!» «Ладно, – сказала она, немного поразмыслив. – Просто раздобудь мне мышьяку, и тебя ни в чем не заподозрят». Оказалось, что операция на позвоночнике была не нужна, просто бабуля сломала бедро, и как только хирург его вправил, она встала на ноги, хотя прежде передвигалась только с ходунками или тростью. Теперь, став юристом, я удивляюсь, почему мы не подали в суд на врача, который по халатности стал резать ей спину. Впрочем, Мамо все равно не позволила бы нам затеять тяжбу: она не верила в эффективность судебной системы.

Мать то звонила каждый день, то пропадала на пару недель. Однажды после очередной отлучки она прожила у нас с Мамо несколько месяцев, искренне пытаясь наладить отношения, хоть и на свой манер: давала мне деньги на карманные расходы, причем больше, чем могла себе позволить. По каким-то причинам (мне их не понять) щедрость мать считала проявлением любви. Может, боялась, что я не оценю глубину ее чувств, если к ним не будет прилагаться увесистая пачка купюр…

Но на деньги мне было плевать. Я хотел лишь одного – чтобы она наконец завязала с наркотиками.

Никто из моих друзей не знал, что я живу у бабушки. У многих сверстников, конечно, были проблемы с родителями, однако моя семья даже в их глазах выглядела бы слишком нетрадиционной. Мы были бедны; и хотя Мамо этот статус носила с гордостью, мне приходилось нелегко. У меня никогда не было вещей от «Аберкромби энд Фитч»[39] или «Американ игл»[40]. Когда мать приезжала за мной в школу, я просил, чтобы она не выходила из автомобиля и не показывалась на глаза моим приятелям в своих мешковатых джинсах, мужской футболке и с ментоловой сигаретой во рту. Если кто-то спрашивал про мать напрямую, я врал: говорил, что мы с нею вместе присматриваем за больной бабушкой. Сегодня я очень жалею, что мои друзья и приятели не имели ни малейшего представления о том, какой чудесной была у нас бабуля и как много она для меня сделала.