Элегия Хиллбилли

Естественно, меня тянуло к таким же, как я. «Сдружился с одним парнем из Кентукки, из округа Лесли, – рассказывал я родным в первом письме. – Но говорит он так, будто родом из Джексона. Я сказал ему, что это чушь, будто у католиков, мол, больше свободного времени. Просто у них так устроено церковное расписание. А он словно из глухой деревни, берет и спрашивает: “А кто они вообще такие – эти католики?” Я объяснил, что это разновидность христианства, и он ответил: “Может, и мне к ним переметнуться?”». Мамо сразу поняла, кто он такой: «Да, в той части Кентукки до сих пор многие не прочь потискать змей[49]», – ответила она, шутя лишь отчасти.

В разлуке Мамо проявляла не свойственную ей слабость. Получая от меня письма, она всякий раз звонила тетке или сестре и требовала, чтобы те, бросив все дела, примчались и помогли разобрать мои каракули. «Люблю тебя, хоть ты и дурень, скучаю и все время забываю, что тебя здесь нет, кажется, что ты вот-вот спустишься а я на тебя как всегда заору, такое чувство, будто ты в доме. Сегодня опять болят руки, артрит наверное… Потом еще напишу, а ты пока береги себя». В письмах Мамо всегда не хватало запятых, а еще она частенько вкладывала в конверт статьи из «Ридерс дайджест», чтобы я не скучал.

Она по-прежнему оставалась нашей Мамо: вспыльчивой и ужасно заботливой. Спустя где-то месяц после начала тренировок я огрызнулся на одного инструктора, и тот, отведя меня в сторонку, заставил отжиматься, приседать и бегать, пока я не рухнул без сил. Обычная ситуация для тренировочного лагеря; каждый рекрут не раз через нее проходил. Мне даже повезло, что я протянул без наказаний целый месяц. «Дорогой Джей Ди, – написала бабушка, узнав о том случае. – Должна признаться, я давно ждала, когда эти ублюдки начнут над тобой измываться – и вот оно, свершилось! Просто знай, что ты у меня умничка. Пусть этот урод с мозгами олигофрена и дальше корчит из себя крутого засранца, а сам носит под формой женские труселя. Чтоб они все сдохли!» Прочитав этот язвительный пассаж, я решил было, что Мамо излила всю свою злость, но в следующем письме она по-прежнему плевалась ядом: «Привет, сладкий мой! Только и думаю, что о том, как эти подонки на тебя орут, хотя это можно только мне. Шучу! Помни, ты самый умный мальчик на свете и многого добьешься, в отличие от этих дебилов. И они это прекрасно знают. Ненавижу их! Чтоб у них кишки отсохли! Короче, знай, что их вопли – просто игра… Ты будешь умничкой и всем им покажешь». В общем, меня даже с другого конца страны поддерживала самая закоренелая и вредная хиллбилли всех времен.

Во время приемов пищи рекрутам приходилось демонстрировать чудеса тайм-менеджмента. Сперва с подносом в руках ты становишься в очередь. Персонал вываливает тебе на тарелку что попало, а ты боишься открыть рот и попросить чего-то определенного. Впрочем, обычно к этому часу ты столь голоден, что сожрал бы и дохлую лошадь. Ты садишься и, не глядя на тарелку (это непрофессионально) и не двигая головой (еще более непрофессионально), закидываешь в себя еду, пока не объявили построение. Весь процесс занимает не более восьми минут, и если ты не успел набить желудок, то будешь потом мучиться от голода (а если успел – то от несварения, что по ощущениям одно и то же).

Отдельно подавали лишь десерт; он лежал на блюдечках в конце стола раздачи. В свой самый первый день в лагере я схватил кусок пирога и направился к столу. Однако инструктор, тощий белый парень из Теннесси, преградил дорогу, уставился на меня мелкими глазенками и ласково спросил: «Тебе правда хочется пирожочка, да, жирдяй?» Пока я думал, что ответить, он выбил тарелку у меня из рук и пошел искать новую жертву. В общем, пирог я больше не брал.

Это был очень важный урок – но отнюдь не принципов здорового питания. Никогда бы не поверил, что в ответ на оскорбление я молча соберу с пола мусор и сяду за стол. Детские переживания заставили меня потерять в себе уверенность. Вместо того чтобы радоваться очередному успеху, я с ужасом ждал следующего испытания. Однако в тренировочном военном лагере, где испытания подстерегают на каждом шагу, я научился ценить свои достижения.

Корпус морской пехоты постоянно испытывает тебя на прочность. Никто не обращается к тебе по имени. Запрещено даже говорить про себя «я», потому что индивидуальности здесь не место. Любая фраза начинается со словосочетания «этот рекрут»: «Этот рекрут хочет отлучиться в уборную», «Этот рекрут должен посетить санитара (то есть врача)». Парней с татуировками и вовсе без конца обливают помоями за такую дурость – явиться в тренировочный лагерь с рисунками на теле. Новобранцам на каждом шагу напоминают, что они пустое место, пока не закончат учебку и не получат звания морского пехотинца. В нашем взводе было восемьдесят три человека; к концу тренировок осталось лишь шестьдесят девять. Те, кто бросил учебу (прежде всего по медицинским показаниям), лишний раз послужили примером, что звание военного еще надо заслужить.