Элегия Хиллбилли

Мамо могла браниться пуще инструкторов в военном лагере, однако то, что она видела в нашем обществе, ее не просто злило. Это разбивало ей сердце. За наркотиками, ночными скандалами и финансовыми проблемами стояли живые люди со своими бедами. Наши соседи, например, совершенно не умели радоваться жизни. Это было заметно по натянутой улыбке матери или по вульгарным шуткам девочки-подростка, которой обычно тут же затыкали рот. Я по собственному опыту знал, что скрывает под собой подобный пошлый юмор. Как гласит пословица: «Улыбайся и терпи». Мамо, как никто, это понимала.

Проблемы окружали нас повсюду. Всем соседям в той или иной мере выпала такая же участь, как и нашей Мамо. Ее беды были близки и знакомы многим людям, которые, как и мы, проехали тысячи миль в поисках лучшей жизни. Бабушка думала, что сбежала из нищего Кентукки, но от бедности — пусть не экономической, так духовной — сбежать она не смогла. В старости ее жизнь словно бы повернулась вспять: вокруг было то же самое, что и в Джексоне. Куда мы катимся? Какая судьба ждет дочку нашей соседки? Вряд ли с такой жизнью из девчонки выйдет что-то путное…

И тогда неизбежно вставал другой вопрос: а что будет со мной?

Ответов я не знал. Знал лишь одно: не все люди живут, как мы. Когда я бывал в гостях у дядюшки Джимми, то не просыпался по ночам от криков соседей. В районе, где жили тетушка Ви и Дэн, дома стояли в окружении подстриженных газонов, а полицейские, проезжая мимо, улыбались и махали тебе рукой вместо того, чтобы запихивать твоих соседей в патрульную машину.

Поэтому я неизбежно задумался: а чем же все-таки мы отличаемся от них — не только я и мои родные, а вообще все наши соседи, наш город и район, от Джексона до Мидлтауна? Когда мать несколько лет назад закатила во дворе истерику, а ее заковали в наручники, на арест вышли поглазеть все соседи, а я не стеснялся смотреть им в глаза и здороваться с друзьями. Подобные сцены мы наблюдали и прежде — то в одном дворе, то в другом… Такие события были в порядке вещей. Если у соседей поднимался вдруг крик, люди выглядывали из-за штор или сдвигали жалюзи. При громком скандале зажигали свет и выходили на крыльцо. Если дело доходило до драки, то являлась полиция и у всех на глазах увозила пьяного отца или истеричку-мать в участок. Полицейский участок, кстати, находился в одном доме с налоговой инспекцией, предприятиями коммунального обслуживания и даже небольшим музеем, но все дети моего района называли то здание исключительно «мидлтаунской тюрьмой».

Я прочитал немало трудов по социальной политике в области поддержки малоимущих трудящихся. Особенно меня зацепило исследование выдающегося социолога Уильяма Джулиуса Уилсона «Истинно обездоленные». Мне было лет шестнадцать; и хотя я понял далеко не все, основной тезис сразу запал в душу. По мере того как миллионы людей мигрируют на север в поисках рабочих мест на заводах и фабриках, вокруг предприятий формируются сообщества, которые очень динамичны и нестабильны: если завод вдруг закрывается, люди попадают в ловушку, поскольку этот город или поселок уже неспособен содержать столь большое население. Те, кто может (как правило, образованные обеспеченные люди со связями), уезжают, бедняки же остаются, причем оставшиеся — «истинно обездоленные» — не могут найти хорошую работу и вынуждены жить в окружении, которое не способно предложить им социальную поддержку.

В своей книге Уилсон на удивление точно описал мой дом. Я даже хотел связаться с ним, сказать, насколько достоверный у него вышел образ. Правда писал он не про переселенцев из Аппалачей, а про темнокожих жителей южных городов. То же самое можно сказать о книге «Потерянная земля» Чарльза Мюррея — еще одном исследовании, описывающем темнокожих, но с равным успехом применимом и для хиллбилли; в нем рассказывается, как правительство поощряет социальный упадок через концепцию «государства всеобщего благосостояния»[43].

Однако несмотря на всю точность и глубину анализа, ни одна книга так и не дала ответов на терзавшие меня вопросы: почему наша соседка не выгонит мужа, который ее избивает? Почему она тратит деньги на наркотики? Почему не замечает, как ломает дочери жизнь? Почему все это происходит не только с ней, но и с моей матерью? Пройдут годы, и я узнаю, что ни одна книга, ни один эксперт не в состоянии в полной мере описать проблемы хиллбилли в современной Америке. Поэтому моя элегия прежде всего социологическая, хотя и не только; еще она поднимает вопросы психологии и обществоведения, культуры и веры.