Электра

В час затишья я лежала без сна под мягким светом серебристой луны. С воспаленными глазами и без сил, зато в полном покое. На столе стоял нетронутый поднос с едой – юная рабыня принесла его уже давно, а потом пятилась к двери, потупив взор и явно стремясь поскорей от меня уйти. От горки блестящих оливок в рассоле исходил пряный, густой аромат и, смешиваясь с солоноватым запахом раскрошенного сыра, напоминал о темных клубах водорослей у морского берега, где я любила гулять. От кувшина с вином веяло сладостью, и приходил на память храм, безмолвные часы служения богу. Там я и правда чувствовала себя на своем месте, а больше никогда и нигде.

Я по-прежнему его жрица. Я дала обет. И обязана служить ему до самой смерти. При мысли о возвращении в храм сердце колотилось от страха, но и другую мысль отринуть не получалось: вдруг только там и можно положить конец моим мучениям? В ночной тиши я пробовала с самой собой договориться. Если вернусь, то докажу ему свою покорность и преданность, и может, он надо мной смилуется. Может, прекратит казнить меня за дерзость и пресечет эти видения. Дрожь пробирала, стоило представить, как вновь ступаю я на тот каменный пол и преклоняю колени перед его статуей. Но он наложил на меня проклятие, и только он мог его снять.

Той ночью голова от мучительных видений не раскалывалась, и к утру я, не найдя другого выхода, решила вернуться в храм. Родители вздохнули с облегчением, увидев, что дочь вновь облачилась в священные одежды, приняла свой прежний облик. Может, в храме меня видеть и не хотели, но заявить об этом царевне никто не посмел. Я вновь принялась за свои обязанности. Возлагала, как прежде, подношения к подножию статуи Аполлона. Он оставался безучастным: немой, неподвижный, каменный.

Покинув храм, я убегала за городские стены, на берег моря. Лучше уж с волнами говорить, шептать свою правду порожнему ветру с прибоем да сгусткам водорослей, что колышутся в пене, будто соглашаясь со мной.

Вечно меня плохо слышали и не понимали – я к этому привыкла. В детстве была застенчивой, в девичестве стала неловкой, всю жизнь безуспешно старалась выражаться смелей и четче. Прекрасно знала, каково это – не ладить с собственной речью, замиравшей в гортани, стоило кому-нибудь не меня посмотреть. И теперь с горькой ясностью понимала, что окружающие считают сумасшествие, постигшее меня, лишь очередным проявлением моих странностей: я и раньше-то жила в выдуманном мире, а теперь стало еще хуже. Да, всем остальным моя мнимая встреча с Аполлоном казалась лишь новой причудой, я же осознавала, что день его явления в храме, подобно удару молнии, раздробил мое бытие прямо посередине и трещины разошлись во все стороны. Это не безумие, нарастая, достигло пика, скорее причиненные Аполлоном разрушения эхом отозвались как в будущем моем, так и в прошлом. Такова сила бога: он мог поломать всю жизнь – от начала и до конца.

В ночь накануне возвращения Париса в Трою я засыпала урывками, еще хуже обычного. Наутро веки воспалились, глаза, словно засоренные песком, болели, ведь я пролежала без сна в утробе тьмы не один час. В тот день все казалось призрачным, будто город соткан из колышущейся материи, будто древние основания могучих стен вот-вот исчезнут в зыбучих песках. Так хотелось выйти за городские стены, к соленой свежести, тихому лепету ветерка и ласковым морским волнам, оставлявшим на песке темные наплывы. Но обязанности жрицы задержали меня в храме намного дольше обычного – неловким пальцам никак не удавалось воскурить фимиам, расплавить душистый воск, измельчить цветы, дабы сладким благоуханием умилостивить бога-мучителя. Если задобрю его, может, свой же собственный дар Аполлон позволит мне использовать в помощь сородичам-троянцам, ведь он любит нас так горячо. Удушающий сумрак окутал меня подле алтаря Аполлона, глаза его статуи сузились в молчаливом презрении, и я, растерявшись, рассыпала цветы по каменному полу.

Судя по ослепительному блеску солнца на мостовой, оно уже полыхало в зените, а стало быть, меня ждали во дворце, но ноги сами шли в другую сторону. Тяга, сильная как никогда, заглушающая чувство долга, влекла меня из города, на берег моря.

Хотелось уединиться в покое безмолвного песчаного простора с проблеском воды вдалеке, а город позади пусть жарится на солнце, шумит, гомонит, суетится. Но глянув вниз с высокой городской стены, я заметила движение. Некто – мужчина – направлялся к воротам Трои.

Что-то оборвалось внутри, накренилось, качнувшись, – так обычно наступало озарение. Захотелось, чтобы он развернулся и ушел, но незнакомец уверенно, размашисто шагал к воротам. Рвотная горечь обожгла горло, и я зажмурилась, а только видела все равно, как следует он к Трое и за собой ведет беду.