Электра

Уже разъезжались створы ворот, впуская его, хоть я и стонала: стойте! Меня не слышали, а и услышав, не послушались бы, не приняли бы всерьез. Шероховатый камень оцарапал щеку – я сползала по стене, в отчаянии схватившись за голову, не зная, как все это остановить. Не разглядев еще ничего определенного, понимала одно: этот человек несет нам конец света.

Бежать из города? Но впереди ничего нет, лишь обширные равнины, за ними песчаный берег и бескрайнее море. А позади – редкие, заросшие кустами возвышенности. Стану добычей диких зверей, и стервятники расклюют мои кости, или задохнусь в водной толще, и рыбы обглодают мой скелет.

И потом, если убегу, кто предупредит родителей, да и всех остальных, о надвигающемся? Затем-то Аполлон наверняка и наградил меня своим даром предвидения. Мне выпал случай спасти Трою. Случай заслужить наконец благодарность соплеменников и свое место среди них.

Не видно было никакого пожара, но я чуяла привкус пепла в воздухе. Брела во дворец, едва переставляя ноги. Я опоздала. Щека моя, изодранная о камень, была в ссадинах, белое платье испачкалось. Неудивительно, что встречные отводили глаза: царская дочь явилась на пир как оборванка, взгляд затравленный, сама не своя. Но я чувствовала в груди биение силы, наконец-то нашедшей согласие с разумом. Так и представлялся мне всегда дар прорицания: могущество, знак исключительности.

Мой брат Парис, возвратившийся в лоно семьи, сидел между отцом и матерью. Сверкали темные его глаза, лоснилась от избытка здоровья и жизненных сил ореховая кожа, блестели густые гроздья кудрей. Рука Гекубы лежала на столе, накрыв руку Париса и отодвинув чашу, – вместо вина мать впивала близость сына. Отец беззаботно смеялся, обнимая Париса. За столом собралась вся моя обширно разветвленная родня – сыновья и дочери Приама заняли передние места рядом с матерью, остальные теснились дальше, на длинных деревянных скамьях.

Я пробиралась к ним по переполненному залу. Понимала, что совершаю ошибку, что не надо бы мне подходить вот так, что делаю я не то, совсем не то. Но ноги шли сами. Парис поднял голову, увидел меня.

– Сестра моя! Ведь ты Кассандра? Ну конечно, наверняка.

Я пристально смотрела на него.

– Правду говорят о твоей красоте.

Он встал, протянул ко мне руки.

Такую сердечность излучал этот Парис. При виде моих опухших век и спутанных волос не ужаснулся и мельком. Не смутила Париса немая сестра, возникшая, как призрак, посреди торжества по случаю его триумфального возвращения. Изучив его лицо, я обнаружила лишь честность. И все равно слышала вопли, несущиеся ему вслед, отчаянные стоны, оглашающие дымные развалины Трои. Глядя в ласковые глаза брата, за спиной его видела всполохи безудержно бушевавшего огня.

Я не тронулась с места, и он опустил руки.

– Понимаю, ты изумлена. Меня ведь считали мертвым. Когда я пришел во дворец сегодня, все удивились не меньше твоего. Ты позже всех узнала эту новость и потрясена, но я объясню, Кассандра, кто таков и откуда…

– Ты Парис. Мой брат, брошенный умирать во младенчестве. Выходит, пастух пожалел тебя и спас от гибели?

Здесь он, волей-неволей, слегка оторопел.

– Ты очень проницательна.

А поначалу, видно, решил, что я совсем дурочка.

Приам взял меня за локоть, сделал знак садиться. Но я не двигалась с места.

– И в самом деле, Парис снова с нами, – сказал отец. – Теперь мы счастливы всецело – наш сын, считавшийся мертвым, вернулся в отчий дом.

– Но ему ведь полагалось умереть, – сказала я. Резче, чем намеревалась. – Умереть непременно – так гласило пророчество.

Гекуба нахмурилась.

– Пророчество велело оставить его в горах, – возразила она. – Мы не ослушались, и боги в награду за нашу покорность, за жертву спасли Париса.

Мать сама себя обманывала, уж я-то видела. Излагала она убедительно, вот только неправду. Я хотела уже так ей и сказать, но прежде еще раз глянула на Париса. Разлад между его изящной фигурой, утонченными чертами прекрасного лица и ужасом, который он вызывал во мне, был резчайшим, но теперь жуткий гул отчаяния и страха начал распадаться на отчетливые звуки, и я, отвлекшись, промолчала. Столь многому еще предстояло проясниться, но одна ниточка скорби выдернулась мгновенно. Я увидела мысленным взором женщину, а на руках у нее – гукающего младенца. В волосы незнакомки вплетались цветы, рядом сочувственно журчал родник, а узловатые ветви оливы бережливо простирались сверху. Не смертная это была женщина: по ее жилам разливался дух самой горы. Ореада – вот под каким названием она мне явилась. Горная нимфа. И слезы она проливала по мужу своему Парису. Я знала уже, что придет время и из-за этого мужчины тысячи женщин будут криком кричать от горя, заламывая руки, но эта нимфа плакала уже сейчас. Младенец потянулся неловкой пухлой ручонкой к материнскому лицу, и я увидела его распахнутые глаза, большие и темные, точь-в-точь как у отца.