Электрические тела

Зазвенел телефон. Моррисон поднял трубку, и я смотрел, как он разговаривает, не думая, слушает, не прислушиваясь. Он был погружен в свои мысли – и демонстрировал, что погружен в свои мысли. Я обратил внимание на то, что в последние несколько дней он ел ланч у себя в кабинете, готовясь отправиться в «Плазу» на переговоры, – пил апельсиновый сок, наливал сливки из серебряного кувшинчика. Он стал пить больше кофе. Новая манера поведения была не только внешней, но и внутренней. Он говорил себе, что вскоре наступит его звездный час, что он прожил пятьдесят три года и вынес бесчисленные обиды, отсрочки и идиотские коктейли, пробивался сквозь завалы бумаг для того, чтобы оказаться на пороге величия. Он немного похудел – фунтов на десять, – что для высших администраторов, как и для политиков, является признаком амбициозных карьерных планов. Моррисон считал, что судьба к нему благосклонна, что боги помогают только тем, кто сам себе помогает, – и он не собирался упустить своего шанса. Он не собирался спустя двадцать лет стоять в своем розарии в широкополой панаме от солнца, ушедшим на покой и забытым, внезапно поняв, в чем заключалась его ошибка. Ему казалось, что он будет играть в шахматы со всеми – с Президентом, советом директоров, представителями «Ф.-С.», со всеми своими подчиненными, – словно гроссмейстер, проводящий сеанс одновременной игры, когда он несколько секунд смотрит на каждую доску, строя защиту, подготавливая атаку или даже делая неожиданный и блестящий решающий ход, а затем переходит к следующей доске. В такой ситуации величие заключается не в одной игре, а в способности вести десять или больше игр одновременно – и выигрывать. Чтобы такое хорошо удавалось, надо ни с кем не советоваться. Есть только он один, а все остальные – противники, включая собственных консультантов, потому что при всех их благих намерениях они способны ошибаться. Даже я, его доверенный помощник, был его противником, или, в лучшем случае, фигурой на доске, которой в нужный момент можно было бы выгодно пожертвовать. Он взвесил мои слова – и практически на них не отреагировал. Его лицо было откровенно холодным, а недавний его смех в коридоре звучал намеренно лживо, был окрашен какой-то добавочной иронией, словно он смеялся над теми, кто упорно пытается заставить его смеяться.

– Подождите секунду, – сказал Моррисон в трубку и повернулся ко мне. – Убрать сегодня же.

Он вернулся к своему разговору. Мне придется избавиться от Робинсона – и я ненавидел Моррисона за это. Но его это не волновало. Он вступил в период безжалостности.

Где-то в штате Нью-Йорк мой отец долбил землю мотыгой, думая о стройных саженцах помидоров, которые он высадит на грядки, как только ночи станут теплыми. Возможно, он думал и о своем сыне в Манхэттене, еще не зная о том, что он собирается выгнать с работы старого негра. Я велел Хелен позвонить в службу уборки здания, чтобы найти Робинсона, – и он вошел в мой кабинет примерно через тридцать минут, везя свою жалкую тележку.

– Послушайте, мистер Робинсон, мне надо кое-что обсудить.

– Это что же? Бейсбол? Или футбол? – спросил он с улыбкой.

– Нет. Дело не в том. – Я решил, что лучше сразу взяться за самое неприятное. – Послушайте, вам придется от нас уйти.

– Что? Я в порядке. – Он стукнул в грудь кулаком. – Не тревожьтесь за Фредди Робинсона. Он в отличной форме.

– Нет, дело не в этом, – сказал я. – Вам больше нельзя здесь работать, Фредди. Вы заходите куда не надо и когда не надо.

Он застыл на месте:

– Что случилось?

– Вы зашли в один кабинет в неподходящий момент, Фредди. Вот и все.

– Вы знаете, что я честный.

– Никто этого не отрицает, Фредди.

– Тогда что про меня говорят? Когда я в прошлый раз с вами разговаривал, вы спросили, что говорят про вас, а вот теперь я спрашиваю, что говорят про меня. Всем нравится Фредди Робинсон. Все мне улыбаются, и я улыбаюсь в ответ. Я люблю людей, мистер Уитмен. Я работаю в здании с тех пор, как его построили, и теперь вы хотите мне сказать, что мне больше нельзя здесь работать?

Ноготь диктатора корпорации, отрезанный с ленивым равнодушием, падает на пол, убивая человека. Судьба Робинсона была капризом Моррисона, и только.

– Дайте Хелен ваш адрес, и мы вышлем вам чек, окажем вам помощь.

– Не нужен мне никакой чек. Мне нужно каждый день видеть людей! – сказал Робинсон с волнением. – С некоторыми людьми из этого здания я знаком очень давно. Эти люди – моя семья, мистер Уитмен. Это решили наверху, так? У меня нет внуков, мистер Уитмен, моего сына убили двадцать лет назад. Я старик. Мне шестьдесят восемь лет. Мне надо чем-то заниматься. Я не могу чистить ботинки у Пенсильвания-стейшн. Там сидят бразильские парнишки, мне туда не пробиться. И у Морского порта не могу. И у Гранд-Сентрал. Погода старика убьет, что лето, что зима. Я так не смогу.