Электрическое бессмертие

Неприятный осадок после розыгрышей настолько явно отпечатался на лице гостя, что Наркевич-Иодко решил сразу показать обещанное, велев подавать обед позже. Глядишь, приезжему кусок в горло не полезет. Мало ли, откуда взялось то мясо.

Кабинет на втором этаже поразил… Нет, не размерами. И не экзотическими предметами вроде ружей, сабель, кавказских винных рогов, столь популярных у представителей питерской и московской знати, желающих подчеркнуть наличием подобных souvenir широту своих взглядов. Колоссальный кругозор хозяина выдают отнюдь не настенные побрякушки, а книги, чьё количество сделало бы честь домашним библиотекам лучших питерских домов.

Сельский самоучка-отшельник, чудаковатый нелюдим в тёплом халате, напоминающем мантию астролога, заросший густой бородой от бровей до пупа, рассеянный, неопрятный, царящий в огромной лаборатории, захламлённой колбами, ретортами, тиглями и сотнями непонятных приспособлений… Яков Оттонович оказался полной противоположностью канонического персонажа.

Освобождённый от зимней шубы, он оказался весьма приятственным на вид человеком среднего роста и средних лет, довольно худого телосложения. В отличие от гостя, украшенного окладистой бородой, позволявшей глубокомысленно зарываться в неё, изображая высоконаучный мыслительный процесс и скрывая смущение от незнания, Наркевич-Иодко был тщательно выбрит и носил лишь тонкую полоску коротких усов. Высокий лоб, излишне обнажённый редеющими волосами, чистый подбородок, ясный взгляд произвели впечатление открытости, но не бесхитростности. Добротная и не броская сюртучная пара из серой шерстяной ткани заявляет и о солидности, и скромности. Напротив, шёлковый жилет, подпёртый животиком столичного светила и украшенный толстой часовой цепью из червонного золота, куда больше свидетельствует о притязательности владельца.

Позволив насмотреться на корешки множественных научных фолиантов, некоторых – весьма редких, Яков Оттонович извлёк из папки и протянул несколько плотных тёмных пластинок.

- Как вы думаете, Порфирий Фомич, что это за картинки?

Учёный с недоумением рассмотрел фотографические изображения.

- Светлые абрисы листьев на тёмном фоне. Нечто подобное приходилось видеть на угольных отпечатках листвы допотопного периода. Однако же я не ботаник… Но это – обыкновенная берёза?

- Вы изумительно проницательны, коллега, - с самым серьёзным видом согласился энтузиаст. - Действительно, перед вами фото берёзового листка, свежесорванного и запечатлённого в свете природного электричества. Вот – рябина, дуб. Готовы к продолжению?

- Вы утверждаете, что запечатлели на фотоэмульсии жизненные флюиды листьев?

В светлых ироничных глазах пана Иодко промелькнула грусть.

- Угодно ли вам, Порфирий Фомич, до времени воздержаться от упоминаний о флюидах и прочих размытых терминах из теории о невесомой разумной жидкости. Ограничимся тем, что видно нам с ясностью собственными глазами и научными приборами.

- Извольте, - с сомнением протянул профессор, явно неудовлетворённый вульгарно-материалистической направленностью рассуждений пана Иодко.

- Тогда следующее фото.

Вместо непритязательного предмета растительного мира чёрная фотокарточка содержала явный и чёткий контур человеческой руки.

- Это моя левая кисть. Сравните с изображением руки парализованного господина, навещавшего Над-Нёман осенью. Бледное, искорки вокруг пальцев едва очерчены. Стало быть, животное электричество больного тела ослаблено.

- Конгениально, коллега! Совершенный прорыв в диагностике заболеваний.

- Рад вашей лестной оценке, но сразу осмелюсь на пару возражений. Во-первых, сии снимки могу выслать в Санкт-Петербургский институт экспериментальной медицины. Вы же приехали считать зерно в моём амбаре, не так ли? Во-вторых, при изрядной значимости диагностики, она не облегчит страдания пациента. Поэтому цель иная – восстановить потенциал в мельчайших ячейках тела и тем самым излечить недуг.

Профессор вскинул бороду, наставив её в сторону собеседника.

- Что же послужит амбаром?

- Сперва предлагаю отобедать с нами. Органоны питаются не только электричеством, но, извините за примитивный подход, и обыкновенным мясом.

За столом собралось семейство Наркевича-Иодко – сыновья Томаш, Конрад, Адам и Генрик. Странное впечатление произвела жена Якова Оттоновича. Петербургский гость, славный бурной и совсем не типической для учёных мужей молодостью, считавший, что знает о женщинах всё, увидел вдруг совершенно иной образчик противоположного пола. Её никак не восхитило звёздное сияние, как будто бы окружавшее приезжее светило. При попытке хоть что-то разглядеть в её глазах, учёный наткнулся на стену. Провинциальная панна Елена со строгим католическим воспитанием непонятна ему больше, чем башкирская служанка, поднёсшая кружку с кумысом. Хозяин, напротив, общается с придворными своего маленького царства свободно и непринуждённо. Ни разу не повысил голос, никому не выговорил, при сём несомненно пользуется непререкаемым авторитетом, что удивительно для конца вольнодумного XIX века с крушением устоев и традиций.