— Потому что это невозможно. Так же невозможно, как запрячь льва в плуг. Заставить свободного бушмэна работать — это значит убить его. Дикари — как дети. Они могут работать, но — тоже как дети. У них должно быть сознание, что они могут каждую минуту бросить одну игрушку и взять другую. А принудить их к работе — это значит сделать их несчастными. Я уже подумал об их будущем. Я решил, что никогда, — слышишь: никогда, — они не должны быть изгнаны из этих лесов, из этого клочка пустыни…
Дядя приостановился, постоял несколько секунд прислушиваясь, сделал несколько шагов и спрятался за дерево. Я сразу же решил, что он заметил опасность, и мысленно похвалил себя за то, что, отправляясь в гости к людоедам, сунул в карман револьвер, — предосторожность, над которой дядя вероятно посмеялся бы.
Но вот он кивнул мне и приложил палец к губам, приглашая меня к молчанию. Когда, я осторожно приблизился к нему, он шепнул:
— Не разговаривать! Не делать никакого шума! Смотри туда.
Перед нами расстилалась маленькая лужайка и на ней шагах в ста от нас я увидел стадо кенгуру. Одни из них лежали растянувшись на земле, другие прыгали по лужайке, при чем хвост служил им точкой опоры: без него они потеряли бы равновесие. Некоторые из них стояли ка собственном хвосте и на задних лапах, сложив передние лапы на груди и посматривая по сторонам. Вид у них был такой, точно они молятся. Ветер дул в нашу сторону, и только поэтому их вожак не заметил нашего присутствия.
Дядя схватил меня за руку и шепнул едва слышно:
— Стой тихо; это не часто удается видеть.
В этот момент молодой самец кенгуру подскочил к юной мадмазель кенгуру, в которую он несомненно был влюблен. Несколько минут он с самой комичной рожей прыгал вокруг нее на задних лапах и на хвосте. Она молча следила за ним прищуренными глазами.
Понемногу кавалер становился смелее; он издал звук, похожий на хриплый кашель, подпрыгнул еще ближе и нагнулся; казалось, что он хочет стать на колени перед своей дамой. Затем протянул лапу и погладил свою возлюбленную по спине.
Но мадмазель кенгуру оказалась очень чопорной особой; она не допускала такой фамильярности и со всего размаха ударила своего поклонника. Потом встала на задние лапы, а передними обняла его. Он сделал то же само так они стояли, как парочка, приготовившаяся танцевать.
Пример заразителен: другие кенгуру приняли такие же позы и вся лужайка покрылась этими парочками, готовыми начать балет.
— Нахватает только румынского оркестра!
Дядя сказал это громко и в ответ ему раздался пронзительный свист вожака. Все стадо обратилось в бегство, кроме одного крупного зверя, который еще прыгал на лужайке.
Но к нему почти такими же прыжками подбирался дикарь, вся одежда которого состояла из повязки на бедрах. Едва животное почуяло его, как остановилось и прижалось к дереву, глядя на своего преследователя кроткими, пугливыми глазами. И в тот же момент тяжелый удар дубины поверг бедного кенгуру на землю.
Я невольно содрогнулся. Дядя, всегда читавший мои мысли, шепнул:
— Ты прав; это жестоко, но… дикари хотят есть и огнестрельного оружия у них нет. И все-таки уж лучше пусть они едят кенгуру, чем…
Он не докончил и, выйдя на лужайку, окликнул человека, стоявшего к нам спиной над распростертой перед ним добычей.
— Миами!
Дикарь испуганно прыгнул в сторону; в этот момент он сам был похож на спасающегося бегством зверя. Но, узнав дядю, он оправился от испуга и бросился ничком на землю со словами:
— Коби!
Это означало: господин.
Дядя заговорил с ним на непонятном мне наречии диких. Я слышал, что он упомянул имя Мормора. Молодой дикарь кивнул головой и подозрительно покосился на меня. Дядя сказал ему еще что-то, одной рукой обнял меня, а другой дикаря… Тот поколебался, но затем в свою очередь привлек меня к себе. Он был среднего роста и очень худ. Я ощущал его ребра под своей рукой. Его волосы возвышались над головой, как огромный парик, и торчали во все стороны.
Затем дядя дал нам по сигаре и мы закурив, — мне вспомнилась трубка мира американцев-индейцев, — отправились куда-то в лес.
Вскоре вдали послышался шум: крик попугаев, лай собак. Собственно говоря, это были не настоящие домашние псы, а так называемые «дингосы» — когда-то одичавшие собаки.
Перед нами открылась просека, а за ней маисовое поле и селение дикарей. Оно состояло из нескольких хижин, если можно назвать хижиной хрупкое сооружение, сплетенное из веток и выложенное травой и листьями. Посередине был разложен костер, а над костром хлопотали с котелками в руках мужчины и женщины. Наряд их был также упрощен до последней степени. Все они неистово орали и перебивали друг друга.
Миами пронзительно крикнул, шум мгновенно стих и вся оравшая компания скрылась.
Затем из хижин появились только одни мужчины, вооруженные длинными копьями, щитами, луком и стрелами. Миами побежал к ним и остановился перед особенно ярко и пестро разукрашенным человеком. Пестрый человек выслушал речь дикаря и крикнул что-то, после чего женщины стремительно бросились к своим котелкам, чтобы унести их.