Элементал и другие рассказы

Возможно, не было ничего удивительного в том, что она снилась ему той ночью. Она шла по длин­ной дороге, озарённой луной, а по обеим сторонам были бесплодные вересковые пустоши, которые тянулись вдаль, пока не исчезали у подножия вы­соких сумрачных гор. Яростный ветер трепал её платье и развевал чёрные волосы, и они колыха­лись позади, словно крылья ворона; и ужасное чув­ство безысходного отчаянья приносил этот ветер, замораживающий душу холод, заставлявший спя­щего дрожать в кровати. Затем он побежал, чтобы догнать её, но мог делать лишь большие плавные шаги, а одинокая далёкая фигура продолжала мед­ленно идти вперёд, странствуя по нескончаемой дороге времени.

Питер снова пришёл в себя; он поднялся с по­душки; всё его тело было в холодном поту, и он за­кричал:

— Что — что ты сказала?

Комната была окутана тенями, и тишина была пронизана страхом, поскольку казалось, что холод­ное отчаяние этого ужасного сна просачивалось сквозь открытую дверь. Затем раздался звенящий звук. Он был настолько внезапным и неожидан­ным, что Питер в какой-то момент не мог решить, что вызвало этот звук. Затем он повторился, и Пи­тер понял. Чашка застучала о блюдце. Он затаил дыхание и стал ждать. Лист бумаги зашуршал; мягкий удар говорил о том, что стул пододвинули к столу. Затем опять чашка застучала о блюдце.

Он выбрался из кровати, как лунатик, и про­брался на цыпочках к двери; его голосовые связки болели от желания заговорить. Но время для слов было неподходящим. Он должен быть уверен.

Гостиная представляла собою куб черноты, но чувство отчаянья ударило его, как ледяной взрыв с поверхности глетчера. Над его столом возвышалось белое очертание, как снежная плита на горном склоне. Чудо, любовь, потребность в защите, в комфорте — всё исчезло, накрытое волной чистого ужаса, особенно когда исчез свет, и комната по­грузилась во мрак. Он закричал: «Нет... не здесь!» — затем, как слепой, стал тыкаться по комнате в судорожных поисках выключателя. Чашка с блюд­цем упали на пол, и книга сползла со стола, затем свет включился, и он примостился за стулом, слишком испуганный, чтобы поднять взгляд, слишком парализованный страхом, чтобы двигать­ся.

Знакомое окружение постепенно помогло ему вернуть самообладание, и он, наконец, сумел вы­прямиться и оказался лицом к лицу с неприятной правдой. Он был трусом. Мечтателем, который дрожит, когда его мечта становится реальностью.

Комната была опрятной. Разбросанные клочки бумаги были собраны вместе и аккуратно сложены на столе. Его ботинки были вычищены и поставлены рядом с его любимым креслом. Разные предме­ты одежды, которые он оставил висеть на спинках стульев, были сложены и лежали на обеденном сто­ле; разбросанная мелочь расставлена ровными ря­дами на каминной полке. Рисунки, которые он ис­портил и отшвырнул в сторону, были разглажены и теперь украшали верхнюю панель телевизора. Только разбитые чашка и блюдце оказались не на месте. Осколки фарфора были немым свидетельст­вом того, что работа не закончена, что она была неожиданно прервана.

Питер в страхе оглядел комнату; он знал, что она всё ещё здесь, скрываясь от него, или будучи слишком застенчивой, чтобы выйти наружу и показаться.

— Послушай меня, — он говорил мягко; его глаза « стреляли» из одного угла комнаты в другой. — Послушай меня. Ты должна забыть прошлую ночь. Тогда всё было иначе. Сельский сад в лунном свете — ты принадлежишь ему. Понимаешь это? Ты при­надлежишь старому саду и деревянной скамейке. Но не этому месту. Боже мой, — не этому. Это ме­сто, где я живу и работаю. Ты не будешь здесь сча­стлива.

Звук его голоса затих, и несколько минут стояла успокоительная тишина, а затем из зала едва до­неслось нечто подобное девичьему хихиканью. Возможно, он был тем самым влюблённым, кото­рый сделал настолько абсурдное и возмутительное утверждение, что возлюбленная теперь дразнит его радостно и легкомысленно. Он чувствовал себя че­ловеком, поднёсшим огонь к сухому стогу сена. И вот он зажег роковую спичку. И теперь уже он не мог контролировать пламя.

— Пожалуйста, — прошептал он, — ты должна попытаться понять. Когда я сказал, что люблю те­бя, я имел в виду, что мне жаль...

Нечто зашевелилось за пределами его поля зре­ния, и, когда он стал вертеть головой, то увидел белое платье, исчезающее в двери его спальни. Затем послышался звук встряхиваемой простыни, взбиваемой подушки и, что хуже всего, негромкое радостное жужжание. Он распознал мелодию. Это была песня «Зелёные рукава».

Он сел на стул, чтобы провести так остаток но­чи. Его испуганный взгляд перебегал от двери в спальню к входу в зал, затем он стал осматривать кухню, совсем как голодный кот, который пытает­ся одним разом найти сразу три мышиных норки. Ближе к рассвету уставший мозг взбунтовался, и он заснул, и проснулся с воплем, когда пронзи­тельная боль обожгла его лоб. Когда он в испуге обернулся через плечо, он увидел стройную белую фигуру, выскальзывающую в зал. Он поднялся и посмотрел в зеркало над камином. На его лбу ос­тался красный отпечаток пары губ. Так он получил свой первый поцелуй.