Елена непрекрасная

Лена оказалась гораздо более словоохотливой и откровенной. Формально они разведены. Муж – рабочий, последнее место, где он регулярно получал зарплату, – литейный участок «Электромаша», но сейчас завод хронически простаивает, люди в отпусках за свой счёт, и Анатолий пытается «челночничать» между домом и Турцией. Получается плохо, едва окупает расходы. Главная же проблема в том, что он тоже очень любит дочь, не хочет с ней расставаться, и Лена никак на может выселить бывшего супруга из своей двухкомнатной на первом этаже в его однокомнатную на девятом того же дома. Между поездками он скрипит в беспокойном сне раскладушкой из соседней комнаты, иногда читает детективы, смотрит телевизор и бегает по всему городу, рассовывая товар по «комкам». Ещё они часто скандалят.

Сама Лена окончила училище культуры и медицинское, первое – с красным дипломом. Проработала библиотекарем и операционной сестрой в общей сложности десять лет. Потом пробовала себя в журналистике, теперь вот – рекламным агентом у нас.

Я быстро прикинул в уме.

– Постой, постой, Лена. Сколько же тебе лет сейчас?

– Тридцать два, почти как и тебе.

– Сколько-сколько? – Я настолько подался вперед, что чуть не свалился со стула – так велико было моё изумление. – Леночка, клянусь, я думал, тебе не больше двадцати шести!

И это была правда.

Она только улыбнулась в ответ на привычный, видимо, комплимент.

Дмитрия Ильича тогда Лена так и не дождалась. Мы договорились, что она будет захаживать в гости и ко мне.

На следующий вечер я впервые после сессии открыл книгу без особого отвращения…

Бабочка уже давно снова отчаянно билась о стекло: делала последнюю перед ночью попытку освободиться. Почти кончилось вино. Достали из холодильника ещё бутылку. В трудно остывающем воздухе знойного дня она тотчас же задышала испариной на столе. Хозяин молчаливо и осторожно прижал бабочку ладонью к стеклу, бережно сжал кулак и освободил её в форточке. Ошалевшая капустница пропала за подоконником. Теннисистки всё ещё играли, и в наплывающей неге сумерек их фигуры казались особенно белыми и подвижными. Разлили по бокалам вино. Отпили. Захрустели салатом. Он по-прежнему был недосолен.

– Наше издательство размещалось на первых двух этажах четырехэтажного здания. Выше – страховая компания и два частных нотариуса. Вкупе они глухо враждовали с Бешуевым из-за того, что их клиенты вынуждены подниматься и спускаться по лестницам, а мы, работающие только с бумагой, роскошествуем внизу.

На первом этаже – обширный вестибюль с плацкартными диванами у стен и двумя гарцующими под рукой пустыми журнальными столиками. Все четыре окна вестибюля – витражи из тёмно-зелёного, молочного, оранжевого и вишнёвого стекла. Окна уже и выше стандартных, с храмовым закруглённым верхом. Когда по утрам солнечные лучи пронзали осколочную абстрактную живопись витражей, картины на полу, на белых стенах получались изумительные. Ликерными тёплыми тонами они согревали душу в ветреные октябрьские дни, а летом несли сумрачную монастырскую прохладу. Ещё на первом этаже были помещения нашего рекламного агентства, часть компьютерной верстки и набора, приёмная и кабинет Бешуева. На втором сидели оставшиеся компьютерщики, были кладовые и наша с Дмитрием Ильичом прорабская.

Всего работало в фирме человек шестьдесят, и только четверть из них – мужчины. Женщины были разного возраста. Подавляющее большинство – разведены или не замужем. Были и мои ровесницы, и постарше. Разок-другой с ними вместе приятно было посетовать на несовершенство жизни. Но – не больше. Кобыльи крупы. Талии, на которых хула-хуп смотрится как бондарный обруч. Или наоборот: торчащие из стерильной чистоты манжетов куриные лапки рук. Безнадёжные, вялые стародевьи шеи. Обильная косметика на лицах. И немая, у кого – явная, у кого – скрытая, жалоба одиночества в глазах. Прошение, начертанное на оборотной стороне уже использованного бумажного листа… Почему женщины после тридцати так торопливо, так покорно превращаются в баб? Как они не поймут, что зачастую сами виноваты в своём одиночестве?