Елена Петровна Блаватская

Чтобы покончить совсем с этим тяжелым, эпизодом из жизни Е. П. Блаватской, нужно сказать несколько слов о ее поездке осенью 1884 года в Индию, о которой было упомянуто лишь вскользь. Узнав о проделках Куломбов и о поддельных письмах, напечатанных Паттерсоном в «Christian College Magazine», она поехала туда с надеждой привлечь Куломбов и Паттерсона к судебной ответственности, выяснить на суде всю правду и восстановить свое доброе имя. Но ей пришлось еще раз пожертвовать собой. Комитет, состоявший из 24 наиболее уважаемых членов Теософского общества, европейцев и индусов, решил, что иск с ее стороны выдвинет на сцену вопрос о махатмах, и они сами, а также их отношения к ученикам, станут темой для пересудов и насмешек совершенно невежественных в вопросах восточного оккультизма английских судей, а это обстоятельство может оскорбить чувства индусов. Этот мотив был для нее важнее ее личной судьбы и — она покорилась. Необходимо к этому прибавить, что она обрадовалась, когда узнала, что Общество психических исследований посылает в Индию своего поверенного для расследования всего дела на месте, что и выражала в своих письмах. Из этого читатель поймет, до чего неожидан был удар, который ей нанес отчет Ходжсона.

Чрезвычайно важным доказательством вздорности всех обвинений следователя Ходжсона и правоты Елены Петровны служат те овации и знаки уважения и сочувствия, с которыми индусы встретили Елену Петровну, когда она приехала в Мадрас уже после клевет, возведенных на нее Куломбами и Паттерсоном. Если бы в обвинениях следователя была хотя искра правды, индусы должны бы забросать не цветами, как это было в действительности, а камнями ту женщину, которая из личных темных целей надругалась над их священными заветами. Сама идея махатм и сношения с ними имеют для индусов такое высокое значение, что они никогда не простили бы тому, кто сделал из этих сношений повод для подлога и шутовского маскарада, в чем обвиняли Елену Петровну Куломбы и чему поверил Ходжсон.

А между тем, индусы встретили ее со всеми признаками глубокого уважения и в обращенных к ней приветственных речах определяли ее деятельность совершенно иначе, чем лондонский ареопаг ученых; они благодарили ее за «возрождение санскритской литературы, за старания примирить религию с наукой, за пролитие света на потустороннюю судьбу человека, за соединение различных индусских каст в одно братское чувство взаимной симпатии, за верную передачу арийской Мудрости, которая подвергалась таким искажениям со стороны европейцев».

Нужно думать, что это благодарное отношение индусов принесло некоторое утешение Елене Петровне; но нравственное потрясение было настолько сильно, что она тяжко заболела. Лечивший ее доктор настоял на ее немедленном возвращении в Европу, и друзья перенесли ее в носилках на пароход, который и увез ее навсегда из привлекавшей ее с юных лет «страны чудес». В Европе она, как уже было сказано, избрала тихий Вюрцбург, чтобы без помехи писать «Тайную Доктрину», и прожила сперва в этом немецком городке, а потом в Остенде, вдвоем с гр. Вахтмейстер до своего переселения в 1887 году в Лондон. В Остенде на глазах гр. Вахтмейстер произошло ее третье чудесное выздоровление. Два доктора нашли ее положение безнадежным и только удивлялись, как она могла жить с такими сложными недугами. Ночью с ней началась агония; долго сидела около нее гр. Вахтмейстер, пока не забылась. «Когда я открыла глаза, первые утренние лучи прокрались в комнату и на меня напал страх, что я спала, а в это время Е. П. Блаватская могла умереть… Я с ужасом повернулась к ее кровати, но вместо трупа увидела Е. П. Блаватскую, смотрящую на меня спокойно своими ясными серыми глазами. „Графиня, идите сюда“, сказала она. Я бросилась к ней. „Что случилось? Вы совсем не та, что были ночью!“ — Она ответила: „Да, Учитель был здесь; Он предложил мне на выбор или умереть и освободиться, если я того хочу, или жить еще и кончить „Тайную Доктрину“. Он сказал мне, как тяжелы будут мои страдания и какое трудное время предстоит мне в Англии — я ведь должна буду туда поехать. Но когда я подумала о тех людях, которым мне разрешено передать мои знания и о Теософском обществе, которому я уже отдала кровь своего сердца, я решилась пожертвовать собой“… Окончила она свою речь веселой шуткой, а когда пришли доктор и еще несколько лиц и она встретила их на ногах и завела с ними шутливый разговор, удивление их не знало границ.»[20]