Элеонора Августа

Хоть и выехали из города рано, хоть и старались двигаться быстро, но дорога к Эшбахту была так разъезжена, так плоха и столько по ней двигалось возов и телег, что прибыли они уже совсем после обеда, даже ближе уже к ужину. Госпожа Ланге, серая лицом от усталости, сразу ушла к себе в покои. А Волкову выпало говорить с женой. Вернее, слушать упреки ее и смотреть на слезы. А рыдать она начала сразу, как он сапоги снял. И причина рыданий была одна: отчего он, муж ее, вероломную женщину с собой на пиры берет, а ею, женою законною, брезгует. И что бы он ей ни отвечал, как бы ни говорил ей, что ее плод для него весьма важен и что дорога для женщины на сносях место не лучшее, Элеонора Августа, выслушав мужа, тут же начинала все по новой: беспутная была с вами на балу, подарки привезла – аж в карету не влезают, а Богом данная жена в обносках ходит, рубахи лишней не имеет, и все это потому, что мужу она не любезна. И снова потоки слез и сетования на тяжелую долю.

Волков выслушивать это долго просто не мог, встал и ушел на двор под крики госпожи Эшбахт:

– Вот, и посидеть с женой не желаете! Только приехали, а уже уходите, лишь бы со мной не быть, словно я прокаженная или в коросте.

А на дворе кавалера ждали просители. Мильке, оказывается, привел от рыбачьей деревни всех лошадей, сдал под подпись управляющим, кроме тех двадцати, что генерал велел оставить для себя, также помог майору Рохе притащить в Эшбахт все подводы и уже переговорил с архитектором, чтобы тот сделал навес для подвод, а для лошадей хорошую конюшню. Мало того, Мильке развеял уныние генерала, которое нагнала на того глупая жена, тем, что попросил у Волкова дозволения жить в его пределах и взять у него в пользование землю.

– У меня жить думаете? – спросил Волков, еле сдерживая радость и желание немедленно согласиться.

– Да, – отвечал молодой капитан. – Характер у вас, господин генерал, тяжкий, но ежели стараться, не трусить и быть честным, то при вас вполне можно состоять, да еще вы и удачливы невероятно, не зря солдаты зовут вас Дланью Господней. В общем, если дадите мне столько же земли, сколько давали другим своим офицерам, хотя бы две тысячи десятин, то дом я поставлю и пару мужиков прикуплю, деньги у меня сейчас есть. Доля моя за две прошедшие кампании была хороша, несмотря на то что пограбить Милликон мне не довелось.

– Будет вам пара тысяч десятин, – обещал кавалер: такой офицер штаба, такой квартирмейстер в любом войске был необходим. – А где думаете дом ставить?

– Приглянулась мне рыбачья деревня, – отвечал медленно Мильке, как бы размышляя.

– Рыбачья деревня? – удивился Волков. Место было самое далекое и от Эшбахта, и от амбаров. Впрочем, это кавалера устраивало, у него у самого имелись виды на рыбачью деревню.

А капитан пояснил:

– Место там тихое, спокойное, мне по душе.

– Хорошо, впрочем, если вы передумаете, так скажите мне о том. Кстати, а ваш товарищ, капитан Дорфус, не думает у меня поселиться? – Волков оказался бы не против, чтобы и этот офицер жил тут же. Всякое может случиться, он не хотел бы снова воевать, но кто может заречься от войны, не сам начнешь, так за тебя начнут, вдруг придется сесть в седло, и тогда такой человек, как капитан Дорфус, очень пригодился бы.

– Я его уговаривал, – отвечал Мильке, качая головой, – предлагал строить дома рядом, но у Дорфуса в Геберсвилле невеста с домом, а у тестя выгодное дело, так что он отказался.

– Жаль, – сказал кавалер, впрочем, что уж Бога гневить, он и Мильке был рад.

Кавалер после поговорил еще с одним человеком, то был приезжий пивовар, который просил у хозяина разрешения поставить пивоварню у западного ручья, у того, что за солдатским полем, так как вода там хорошая. Волков подумал и согласился, тем более с учетом планов построить еще два постоялых двора. Но нужно было поговорить о цене и процентах, надо было подумать. Поэтому решил он с пивоваром встретиться на следующий день.

А тут как раз и Еж по двору проходил, в одной руке крынка молока, в другой полкруга хлеба. Не был похож этот мошенник на того, кто ужинает молоком.

– Это ты кому понес? – спросил кавалер.

– Так этому… разбойнику, сегодня еще не кормили его. Вот взял…

Тут генерал и вспомнил про наемника. Совсем дела его закружили, совсем забыл про пленника, и эти два болвана, Сыч да Еж, не напоминали.

– На старой конюшне он?

– Ага, там все сидит, – кивнул Еж.

Волков подумал, что это недалеко, но идти туда пешком, хромать через всю деревню, ему не хотелось, и он сказал:

– Господин Фейлинг, прошу вас, оседлайте коней, хочу еще раз поговорить с бригантом.

Еж поспел на место вперед них, уже раздобыл лампу, разжег ее, и в старой конюшне, с ее маленькими окнами, в сгущающихся сумерках был хоть какой-то свет. И в этом свете у стены сидел человек, разбойник, и был совсем черен от многодневной грязи. Заметив посетителей, он зазвенел цепью.

– Я вижу, вы тут с Сычом взялись вшей разводить, – зло сказал Волков Ежу. – Велел же мыть вам его хоть иногда.

– Так вроде давали ему мыться, – оправдывался Еж. – Одежу ему стирать давали.