Элеонора Августа

Волков поморщился: еще и вонь хуже, чем из солдатских нужников. Нехороший то знак.

– Недоумки, хворь хотите развести мне в моей деревне.

– Да мы…

– Молчи! – прервал его Волков, сам наклонился к бриганту: грязь, одежда от грязи истлела, сам разбойник – кожа да кости, совсем исхудал. – Эй, слышишь меня?

– Слышу, – глухо отвечал бригант.

– Значит, человек тот, что тебя нанял, был сед и голос у него как у ворона?

– Я уж и позабыл про него, – произнес разбойник хрипло и не поднимая головы. – Не помню, каков он был.

– Нет уж, ты не забывай, завтра поведу тебя в место одно, поглядишь на человека, послушаешь его и вспомнишь, скажешь, он это или нет.

– Как скажете, господин. – Разбойник снова зазвенел цепью.

– Еж! – окликнул кавалер.

– Да, господин, – отозвался тот.

– Помой его сейчас, покорми как следует и завтра на рассвете покорми. Завтра со мной пойдешь, будешь его сторожить. – Волков обернулся к дверям. – Максимилиан!

– Я здесь, генерал! – Прапорщик подпирал стену у входа.

– Вечер уже, но вы возьмите кого-нибудь да поезжайте по корпоралам, пусть найдут охотников человек пятьдесят, скажите, что дело пустяковое, без войны все будет, считай, прогулка, и чтобы мушкетеров из них человек двадцать. Скажите, что по полталера всякому, кто пойдет со мной.

– Хорошо, генерал, сейчас займусь.

– И чтобы завтра к рассвету были тут.

– Хорошо, генерал.

Ночь уже на дворе, сейчас бы не в седло залезать, а в перины. Максимилиану, конечно, не хотелось никуда ехать, будить кого-то, говорить с кем-то, но раз сеньор велел, что уж поделать, и в ночь пойдешь, и в дождь. Такое оно, дело солдатское.

Выйдя из конюшни и проходя у входа в старый дом, где теперь проживали молодые господа, а заодно и отец Семион, кавалер как раз с ним и встретился. Тот стоял на пороге дома, с лампой, в простой сутане, видно, вышел посмотреть, что тут на дворе за люди собрались на ночь глядя.

– А, это вы, святой отец, – окликнул его Волков.

Когда никого вокруг не было, кавалер по старой памяти говорил попу «ты», но когда кто-то был, чтобы сана не унижать, обращался вежливо, а на богослужении и перстень монаха поцеловать не брезговал. Вот и сейчас, когда народа было предостаточно, Волков ему еще и поклонился коротко.

– Доброй вам ночи, господин Эшбахт, – отвечал отец Семион так же вежливо, осеняя господина святым знамением. – Вы все хлопочете. Это правильно… Истинный хозяин в пределах своих покоя не знает ни днем, ни ночью.

– Верно-верно. – Волков даже засмеялся, он точно покоя не знал в своих пределах и, вместо того чтобы спать ложиться, бродил по округе, ожидая, пока жена уляжется. – Так и есть, покоя мне нет даже в доме моем.

Волков был доволен участием святого отца в переговорах с горцами, деятельность его поначалу была вялой, он словно боялся чего-то или просто вникал в происходящее, больше сидел да слушал с видом настороженным, но по ходу действия его участие становилось все более заметным и полезным, а к концу так он и сам брал слово, и речи его были и вполне хороши, носили смысл сугубо примирительный и горских депутатов совсем не злили. Что ни говори, а этот монах был вовсе не глуп, хотя и имел множество недостатков для своего сана.

Кавалер остановился и подумал, что и завтра отец Семион может ему пригодиться. В любом случае присутствие священника среди людей генерала придавало делу официальный вид.

– Завтра думаю я соседа нашего посетить… – начал Волков.

– Что ж, сие предприятие нужное, даже богоугодное, надобно поддерживать хорошие отношения со всеми господами, что живут поблизости.

– Да уж, надо-надо… – задумчиво продолжал генерал. И закончил свою речь неожиданно для священника: – Прошу вас завтра со мной ехать, дело предстоит непростое. Едем не пировать.

– Непростое? – В голосе отца Семиона прозвучало разочарование и сожаление о том, что в этот недобрый час черт дернул его выйти на крыльцо дома.

– Да, непростое, будьте добры быть до рассвета готовы, – сказал кавалер и, не дожидаясь согласия, пошел к коню.

– У меня крестины на завтра планировались, да еще и служба… утренняя. Может, брат Ипполит с вами поедет? – робко предлагал монах, уже не видя в темноте Волкова.

– Нет, – отрезал тот из темноты, – молод Ипполит, вы мне надобны.

А утром кавалер был уже при доспехе и, когда вышел на двор, спросил у Максимилиана:

– Люди готовы?

– Двадцать шесть человек лишь пошло.

– Двадцать шесть? И все?

– Больше никто не захотел идти, – отвечал прапорщик. – Двадцать шесть человек – и этих просить пришлось. Зажирел народ, ваши полталера им ни к чему после того, как они добычу за две кампании разделили. Теперь их долго не поднять будет.

Волков вздохнул, Максимилиан прав: теперь у людей деньги есть, поля им нарезаны, кто кирпич с черепицей еще жжет, домишки появились, а в них, как водится, бабы завелись, дети, зачем им походы. «Ладно, двадцать шесть человек при восьми мушкетах, да гвардейцев шестнадцать при сержанте, да господ из выезда четверо вместе с прапорщиком – и так немало». Он огляделся.

– Еж, а где наш коннетабль?