Элеонора Августа

Сам генерал помнил, как, будучи еще солдатом, состоял в плохих, сколоченных из разных людей корпорациях, где старшины не имели достаточного веса, старые товарищи друг против друга озлоблялись, за железо брались. Из-за чего? Да из-за серебра, конечно. Еще он помнил, как одни солдаты обворовывали спящих товарищей и уходили в ночь безнаказанными. На что только люди из-за денег не пойдут. Роха, вон, вчера едва до брани не дошел. Если бы не люди вокруг, дал бы ему, мерзавцу, в морду. Едва сдержался. А дал бы при всех, так дурень на поединок бы позвал. Не хватало ему еще такого. Хуже и быть ничего не может. Хорошо будет, если солдаты про офицерскую склоку не узнают.

Волков вздохнул: да, не ожидал он, что Карл Брюнхвальд его не поддержит, не ожидал.

Но вот кто точно был рад принятому им решению, так это простые солдаты. Даже простые ландскнехты, и те, кажется, не выглядели недовольными. А уж в ротах Брюнхвальда и в ротах Рохи так люди искренне радовались, что живыми и здоровыми уходят из этого негостеприимного края. И это как раз и убеждало генерала, что решение, принятое им, правильное. Рядовые и сержанты не хотели продолжать войну, а хотели идти к реке и делить то, что захватили за две кампании.

К Висликофену пришли через два дня, уже к вечеру. И полковник Эберст, приехав к генералу из города, был очень рад их приходу и первым делом попросил разрешения на усмирение городской сволочи.

– А что случилось? – спрашивал Роха, который как раз в то же время прибыл к генералу за указаниями по поводу секретов и пикетов вокруг лагеря.

– Озверели еретики, все дни, что мы тут стоим, задирают и задирают наших людей. По вашему с ними уговору, господин генерал, должны они были нас кормить, но ту еду есть мы не стали: один раз привезли хлеб, так одна корзина дерьмом воняла. Мне пришлось у ворот караулы увеличить. Эти городские сволочи подстрекали мальчишек кидать в нас камни, и бабы их бранились. А со вчерашнего дня словно с цепи сорвались, стали собираться на улицах кучами, хоть и не с оружием, но с палками, вставали на проходе моих людей, задирали их, и даже дело до кулаков доходило.

Роха посмотрел на генерала: ну и что? Неужели ты не ответишь?

– Выбитый зуб? – спрашивал генерал у полковника Эберста. – Больше ничего?

– Слава богу, – отвечает тот.

– Выводите гарнизон из города прямо сейчас, – приказал Волков.

Ему никак не хотелось сделать хоть что-то, что могло поставить под вопрос переговоры, хоть как-то спровоцировать злость местных. Отправь он в город солдат, чтобы вразумить городское быдло, – все, считай, что война продолжена. А он уже отошел от столицы земли, там, наверное, стену укрепили, отданных им пленных вооружили, силы с окрестных деревень стянули. Все, время ушло, теперь они снова могут воевать. А он… а он теперь нет. Его солдаты, помыслами уже поделив добытое, кто дома с бабой своей, а кто и в кабаке сидит. Только офицеры этого как будто не видят. Не видят, что солдаты уже не те, что были в начале кампании.

– Так что, мы и не поквитаемся с этой швалью за обиды, нам нанесенные? – спрашивал Эберст.

– Нет, полковник, вы все сделали прекрасно, не довели дело до крови и удержали город, я вами доволен, но никого мы наказывать не будем. А солдату тому, которому выбили зуб, я выдам два талера, – отвечал Волков и, видя, что полковник немного удивлен, добавил: – Я уговорился с ними о переговорах, не хочу дать им повод те переговоры сорвать.

Роха повернулся и пошел прочь, даже не дождавшись распоряжений по поводу охраны лагеря. Пошел, не поклонившись, не выказав ни малейшей вежливости. Эберсту это бросилось в глаза. Он покосился на уходящего майора, а потом поглядел на генерала и спросил:

– Значит, мир?

– Хотелось бы, чтобы так и было, поэтому никого наказывать не будем, а гарнизон выводите из города прямо сейчас.

Утром они начали сворачивать лагерь. Обоз у Волкова и так был немаленький, а тут еще увеличился почти на сто телег. И ведь ничего не бросишь: еда, порох, оружие, палатки – все денег стоит, кто ж деньги бросает. Хотел выйти на заре, но собрались только к полудню.

Горожане, свиньи, выбегали на стену, улюлюкали, орали вслед ругательства. Кидали всякую дрянь вслед его войску. Конечно, докинуть не могли, но задевать руганью его и так злых офицеров, конечно, задевали.

До лагеря у реки дошли, слава богу, без происшествий, хоть и не без ночевки в пути. Как дошли, кавалер велел часть обоза перевозить на тот берег, а солдатам, чтобы не сильно радовались, приказал укреплять лагерь: углубить и расширить ров, с севера и востока насыпать вал, с запада набить побольше рогаток, а в самом лагере сделать насыпи для пушек. Чтобы к любой стене лагеря можно было привезти пушки и бить из них поверх частокола. А пушек у него теперь было шесть. Так что солдаты оказались при деле и их офицеры тоже.