Эльфийская ночь

         Вот же твари, с привычной ледяной ненавистью в адрес администрации подумал капитан, даже это умудрились отнять.

         Сколько этому сержантику? Ты семьдесят третьего, он, самое позднее, девяностого... и совсем другой народ. Это же из вот таких мелочей и складывается: отщипывай в каждом поколении по кусочку - и в русских очень скоро не останется ничего русского.

         Ты, Немец, хоть и немец - но ты русский немец. А этот серый хоть и русский - а уже вроде как и нет.

         - В Педженте, в Педженте, - вздохнул Немец, сдержанно оценивая обстановку. Он намеревался пройти сборище так, чтобы не слишком светиться перед настоящими полицаями, но и не попасть дуриком под раздачу от митингующих.

         Ленивые патрули на Воскресенке внимания на них не обращали - больше высматривали, кого бы выдернуть из толпы. Предстояло пройти внешний кордон. Перед выходом в "БээР" Немец чисто выбрился; теперь оставалось надеялся, что в нахлобученной на самые брови форменной ушанке его разрекламированная внешность окажется не такой приметной.

         Как сказал бы Кави - "увы".

         У грязного ППСного "бобика" с ноги на ногу топтался скучающий лейтенант. Сперва он только скользнул по двум сослуживцам рассеянным взглядом, с недоумением задержавшись на Пагди. Потом посмотрел пристальнее, в лицо капитану. Потом безразлично отвернулся.

         Отвернулся очень безразлично.

         И постукивать себя палкой по бедру перестал.

         Бугаенко что-то почувствовал и тоже напрягся, вопросительно посматривая на капитана.

         Ладно, подумал капитан, зато не скучно.

         - Здорово, Смирнов! - забубнил Немец, шагая прямо к полицаю и выпучивая глаза, - вам суточные выдали? И нам нет, прикинь? Ты когда тут? Ты как хочешь, а мы с Бугаём щас к полкану. Давай с нами? Вам же тоже не выдали?..

         Зачарованный нехитрым "цыганским гипнозом", лейтенант машинально отступил на шаг назад, за машину - только для того, чтобы тут же пропустить прямой в подбородок. Место было хорошее: высокие полицайские машины стояли в ряд, перекрывая сектора обзора.

         Но не везёт - значит, не везёт.

         Во-первых, челюсть у лейтенанта оказалась чугунная: от поставленного капитанского удара поплыть-то поплыл, а в осадок не выпал - и даже что-то замычал, вскидывая к лицу полусжатые кулаки.

         Во-вторых, всё-таки заметили. Заржали и заулюлюкали.

         Прежде, чем веселящиеся ОПОНовцы успели сообразить, что происходящее не может быть объяснено простой дракой двух полицаев, капитан приложил одну руку к груди, развернулся на пятках и, указывая мечом куда-то в сторону Александровского сада, заорал:

         - Двое! Флаги, холодняк!

         Рефлексы... ОПОН как ветром сдуло.

         Бугаенко смотрел на происходящее разинув рот. Капитан подцепил его под локоть и выволок из-за машины, к митингующим.

         Волнение докатилось уже и до первых кордонов: сотрудники суетились и переговаривались по рациям, но машинально смотрели всё-таки на толпу. Капитан наклонил голову пониже и увлёк сержанта за собой, неназойливо прикрываясь от ненужных взглядов его по-прежнему вялой тушкой.

         Сзади кричали и матерились бегущие ОПОНовцы, топали тяжёлые рифлёные подошвы.

         Они почти вклинились в толпу, когда какая-то сутулая полицайская спина, - явно случайно, - перегородила им путь.

         - Стоять! - заорали сзади.

         Немец знал, что кричат-то не им, но тут же почувствовал, как напрягся Бугаенко. Прежде, чем капитан успел отреагировать, внезапно набравшийся духовитости сержант рванулся вперёд и, ухватив сослуживца за плечо, полуразвернул полицая к себе, одновременно прячась за ним и оттаскивая в сторону.

         - Это он! - завопил Бугаенко, указывая на Немца. - Это!..

         "Дурак", с оттяжкой подумал капитан, вытряхивая из ушей собственную фамилию. Теперь он оказался в центре внимания. Притихшая было толпа раскрывалась ему навстречу, начинала роптать. Обострившимся, почти эльфийским слухом капитан ловил знакомые оружейные звуки.

         - Стоять! - заорали сзади. Вот теперь уже адресно. - Руки за голову, мордой в пол!

         "Простите, ребята", подумал капитан, пригибаясь и противолодочным зигзагом ныряя в толпу митингующих. Если щас стрелять начнут... ну да вы тут все за свободу митингуете, а за свободу-то и пулю словить не жалко.

         Это, конечно, была мыслишка животная, подлая, но выхода не было. Несмотря на огрехи планирования и подготовки, операцию следовало вытягивать, и, когда полицаи первого кордона вломились за ним в толпу, он, по-прежнему пригибаясь, запустил руку в карман бушлата и, резким движением разрывая ткань мешочка, вычерпнул полную горсть камней.

         - Алмазы! - заорал он дурным голосом, жестом сумасшедшего сеятеля расшвыривая драгоценности вокруг себя, - бриллианты из Якутии! Налетай! Алмазы! За демократию!

         К тому моменту, как в дело пошло содержимое второго мешочка, на Манежке бушевала настоящая битва.

         "Булыжник - оружие пролетариата", с удовольствием подумал капитан, поднимая руку. К тротуару тут же вильнула машина - на удивление приличный "японец".

         - На Куусинена? - спросил Немец, наклоняясь к приоткрытому окну.

         Пуля ударила его в левую лопатку.

         Он сполз по капоту, пытаясь вытерпеть слепящую боль и перекатиться хотя бы на бок. Сломанное зеркало повисло на разноцветных проводках.