Эльфийский Камень Сна

Вскоре меж деревьями замелькали другие создания. Шли олени, двигаясь как призраки сквозь мглу и туман, пробегали лисицы и другое зверье — словно жизнь покидала Кер Велл. Мев оглянулась и посмотрела на растянувшуюся колонну — конец ее терялся в тумане — лошади, всадники, кое-кто из мужчин шел пешком, неся на закорках детей. Огромные быки и даже скот шел следом, без привязи, двигаясь с терпеливой осторожностью; рядом бежала отара овец совсем не по-овечьи сосредоточенно. Тут была и старая пятнистая гончая, уже почти совсем слепая; жеребята следовали за кобылами. Из тумана вынырнул Донал, следивший за движением — перед ним на лошади сидел какой-то ребенок. Дар Ши горел. Мев держала его в руке и ощущала, что Келли рядом. Она снова взглянула на лес — путь становился все темнее. Деревья уходили вверх, и туман все густел; но они все время видели мать с Мурной и коричневого пони Граги, помахивающего хвостом. Мев завернулась в плащ, почувствовав холод, и мысленно поблагодарила мать за то, что та позаботилась о теплой одежде.

«Папа», — думала Мев. Она ощущала его присутствие все больше и уже не с надеждой, но с уверенностью. Она снова оглянулась и увидела Леннона. Арфист ехал рядом с Доналом, а за ним шли олениха с ланкой. На пони ехала Шамара, жена Роана, держа на руках чьего-то младенца, а дочка ее восседала за ней. Кухарка, как всегда в переднике, шла пешком с двумя посудомойками в окружении целой армии пажей. Они то проступали из тумана, то вновь исчезали в нем — они были здесь и не здесь — и так целый Кер Велл. Она в испуге взглянула вперед и с облегчением увидела свою мать — кобыла ее продолжала идти бесшумными шагами так же покорно, как все остальные. Граги сидел задом наперед на своем пони и смотрел на всех темными серьезными глазами.

Роща понесла потери. Облетело много листьев, и темные твари подползли совсем близко, но все же в ней сохранялись силы: был жив еще Кеннент, хоть листья его и поблекли, как и Митиль, и другие. Арафель пешком вернулась в нее от Аргиада, где осталась ждать ее Финела. Она взяла то, что ей было надо — доспехи и свое оружие. Она огляделась и прикоснулась к листьям Митиль, плетя вокруг той свою защиту — неторопливый заговор особого рода — она вкладывала в него всю свою силу, ибо она уходила, чтобы больше не возвращаться сюда: она нашептывала ей имена, передавая все, что в них хранилось; она заставила петь камни, звонко перекликавшиеся на ветру. Она дарила свою силу, вливавшуюся в землю, в воздух, одухотворявшую все, хоть и ненадолго, ибо вскоре всему суждено здесь было померкнуть. Снова расцвели цветы. На Кенненте набухли почки и проклюнулись цветы, Митиль выбросила вверх новые побеги, Кетик зазеленел, и воздух стал свеж и сладок. Роща приняла свой прежний облик. Она смотрела на нее с разрывающимся сердцем, потом повернулась и пошла прочь. Еще последний взгляд — ее народ всегда совершал ошибки — так эльфы поддавались сладким голосам, нашептывавшим, как было раньше и как должно тому быть. Но ей было пора идти.

Она повернулась к Аргиаду, к теням, которые сдерживала Финела.

— Исчезните, — промолвила она, обладая властью в этом месте; и голос ее был так тих, что ветер мог бы заглушить его, и так непререкаем, что раздавался и среди раскатов грома. Свет сиял вокруг нее — лунно-холодный, с отблесками солнца, он отражался в водах Аргиада, и искры сыпались от эльфийских доспехов и оружия.

Далъет подходил, собрав своих союзников. Они шли от Дун Гола, потоками летя на лошадях, как ночной кошмар. Но было там и нечто худшее, чем Далъет, то был голос, который направлял их всех: именно его-то она и искала, чтобы собрать все его внимание к себе, пока он не прекратит звучать.

Она вскочила на спину Финелы. Эльфийская кобылица вздрогнула и вскинула голову.

И шепот долетел до нее, как он долетел до дроу, тихо наступавшего сквозь призрачные деревья. Он воспевал радость битвы и безумие, искушая славой и самопожертвованием — но это тоже был всего лишь соблазн, как соблазняла ее роща вернуться, затаиться в безопасности, заснуть в ожидании конца.

Так они ошиблись однажды, обратившись к драконам в своих войнах, древних и незабвенных; но этот был древнее всех, и голос его обладал магией.

Этого им так и не удалось приручить. Он сам развратил их. «Ступай за мной, — говорил он, — выводи людей, не бойся ничего. Не забывай о своей гордости. Бери то, что по праву твое. Я — власть сильнейшая из всех в моем роде; слушай меня. Слушай».

— Ну уж не я, старый червяк, — ответила она. — Иди найди меня, если сможешь… если сможешь нарушить мои обеты.

И снова перед ними был черный всадник, возникший в тот самый день у Лоуберна — в тот день, который и не был похож на день, когда солнце было плотно укутано в тучу. Они собрали всех, кого смогли, и шли теперь на юг без остановок, ибо Брадхит наступал им на пятки; всадники Дава поджигали хутора, и со всех холмов поднимались столбы дыма.