Эльфы средней полосы

Маг даже сам не понял, как закричал это вслух. Пора! Ширма опрокинута на пол, стражники набрасывают сеть на мужчину и женщину, уже бросившихся к выходу. Но и у дверей стража. Без мечей, даже без кинжалов. Принц грозился самыми страшными карами, если на убийцах появится хоть царапина. Маг бросается к королю. Тот мертв, без сомнения, мертв, задушен! Глаза выкатились из орбит, посиневший язык вывалился изо рта, свесился набок. И клеща нет на груди. Потому что клещ обязан постоянно питаться чьей-то жизнью. Клещ немедленно покидает труп. Но с клещом потом, позже. Сначала – король!

Лонир хватает заранее приготовленный курдюк, вставляет ее горловину глубоко в рот королю и с силой сжимает. Грудь короля вздымается, ведь в курдюке «выдох дракона» – самый почитаемый среди магов Воздушных Стихий артефакт. Но король не дышит. Маг Странствий творит заклинание, грудь короля снова вздымается, но король не дышит. Еще раз курдюк, еще раз. Неужели все? Неужели маг сам убил того, кого обещал вылечить?! Нет! Есть еще заклинание «горячее сердце». Очень сильное заклинание! Маг призывает все свои силы и произносит заклинание. Под сводами спальни ярко вспыхивает молния. Король вдруг начинает кашлять, изо рта вылетают хлопья пены. Маг чувствует, как по его щекам катятся слезы. Получилось! Король жив. А клещ… маг смотрит на спутанных сетью пленников. Клещ на груди женщины. Брюхо его уже не похоже на шар, скорее – на обвислую грудь старухи. Каким-то образом маг чувствует, что клещ на миг посожалел, что пришлось оставить тело короля, но лишь на миг, похоже, ему нравится сок этой женщины. Сок, пропитанный неуемной гордынею, жадностью, похотью и прочими пороками, удивительным образом уживающихся в одном развратном теле. Ну и на здоровье!

А спальня короля уже полна людей с факелами. Принц Эммер стоит на коленях у кровати и обнимает отца. Он еще не знает, что все закончилось, и магу кажется, что принц очень зол на него, на мага. Он выкрикивает в его адрес угрозы. Маг чувствует, что очень устал. Силы оставляют его, он медленно опускается на пол, ложится на пол, поджимает ноги к животу, принимая позу эмбриона, и мгновенно засыпает…

Глава 12 Тьфу!

К сытой и богатой жизни привыкаешь быстро. Сытая и богатая жизнь – развращает! Сытая жизнь никак не ассоциируется с зубрежкой в ночь перед экзаменом, как было раньше, когда доцент Нистратов произнес свою знаменитую садистскую фразу: «Что ж, юноша, как говаривал Ленин, вам еще учиться, учиться и учиться… аж до осени», – и развернул мою зачетку, чтобы влепить в нее неуд… Я ведь хорошо помню, как изменились его глаза. Только что в глазах доцента было абсолютное интеллектуальное превосходство интеллигента советской закалки с легкой примесью горького сожаления о потерянном постсоветском поколении лодырей и двоечников. О моем поколении. И тут доцент видит пачку американских денег. Хорошую пачку, я не поскупился и засунул в зачетку штуку баксов. Хотя за экзамен хватило бы и пары сотен. Но я хотел, чтобы наверняка! Чтобы он офигел! И он офигел! Сначала глаза округлились – удивление! Посмотрел на деньги, на меня (от меня-то он явно не ожидал), снова на деньги. Наконец осознал. И тут в глазах его проявилось то, что и следовало ожидать – затаенная и порочная любовь интеллигента старой советской закалки к американским президентам на купюрах. Движением, достойным хорошего иллюзиониста, препод растворил взятку в ящике стола и занес перо над зачеткой. И все-таки советская закалка взяла свое. «Хор» вместо «Отл». Мне это «Отл» и на хрен не нужно, мне и «Хор» вполне хватит, но за штуку баксов мог бы…

О, эта богатая жизнь! В моменты, подобные этому, прелести ее ощущаешь особо. Приятно, черт возьми, видеть, что твои однокурсники не разбрелись отдельными компашками отмечать сданный у заразы Нистратова экзамен, как раньше, а ждут на лавочках около главного корпуса возле автостоянки. Ждут меня, Мишу Попова. При этом старательно делают вид, что ждут не именно меня, а просто ждут, когда все сдадут экзамен, чтобы всем вместе скинуться, выбраться на природу и, так сказать, отпраздновать. У нас же очень дружная группа. С недавних пор. И однокурсницы уже не морщат брезгливо свои прелестные носики, глядя на мои затертые джинсы и стоптанные туфли, а обжигают страстными взглядами мой спортивный «мерин». Правда, джинсы у меня и сейчас затерты до небесной лазури, но очень, очень дорогие.