Элианна, подарок бога

— Совланут, господа! А по-русски — терпение. Да, «Нью-йорк телефон компани» отказалась подключать наши приемники к своим телефонным линиям. Но выход есть, и этот выход простой. В Америке во всех домах стоят домофоны. То есть, из каждой квартиры провод тянется к единому домофонному щитку. Мы будем на крышах домов наших клиентов ставить мощные антенны-приемники нашего закодированного сигнала, которые сконструировал для нас Джей Гольберг, и подключать их к домофонному щитку. Таким образом сигнал попадет в каждую квартиру, где будет стоять наш тайваньский приемничек. Так что не падайте духом, продолжайте работать! Тем более, что из Лос-Анджелеса к нам прилетел господин Семен Левингут, он хочет перенять наш опыт и вместе с нами открыть на том побережье такую же радиостанцию. И с такой же просьбой к нам обратились два бизнесмена из Филадельфии. То есть, мы будем готовить для них программы, и наша WWCS станет действительно Всемирной коммуникационной системой! Позвольте вам представить — мистер Семен Левингут!

И молодой высокий гость из Л-А был представлен, после чего я, как главный редактор, повел его по всем кабинетам и студии звукозаписи, объясняя, что тут к чему, какие мы делаем передачи и как у нас будет выстроена сетка вещания.

— А я могу послушать какую-нибудь вашу передачу? — спросил этот Левингут, когда мы вернулись в мой кабинет.

— Мою или вообще какую-нибудь? — уточнил я.

— Вашу, — сказал он и вызывающе посмотрел мне в глаза.

Я усмехнулся:

— Пожалуйста…И снял с полки аудиокассету с передачей из цикла «Легенды Брайтона». Уж если он прилетел за опытом, пусть послушает.

31

«Франтик Джо», или Летающий джаз

…

Начал я:

— Яков, а правда, что в июле сорок пятого года в Берлине тридцать тысяч немок сделали себе аборты?

Яков Майор нахмурился, поковырял ногтем левой, без двух пальцев руки, в своих желтых прокуренных зубах, сплюнул вбок и только после этого произнес:

— Я не понял. Марик сказал, шо ты будешь делать из меня легенду, а ты спрашиваешь за немецкие аборты.

Мы сидели на лавочке брайтонского бордвока, и вся Атлантика, сиреневая от закатного солнца, тихо лежала у наших ног.

— Яша, ты ж видишь, — ответил я, включаясь в его прилипчивый одесский акцент, — я еще не достал диктофон. Так было тридцать тыщ абортов? Или не было?

Глядя в океанскую даль своего прошлого, он пожевал губами:

— Ты хочешь знать правду?

— Да, Яша. Я хочу знать правду.

— Зачем?

— Потому что имею на это право. Два моих дядьки, Моисей и Исаак, пропали на той войне, им было по двадцать лет. А до войны они носили меня на плечах. Я имею право знать правду.

— У них была твоя фамилия?

— Это у меня их фамилия. В сорок втором моя бабушка получила сразу две повестки, что оба пропали без вести.

— Дворкины? — Он снова прищурился, глядя в эту Атлантику, словно пытаясь, как Черномор, вывести из ее глубины моих погибших дядек. Но после паузы покачал головой: — Нет, таких я не встречал.

Я подождал, но старик молчал, и я напомнил:

— Так шо про аборты?

— Ладно… — произнес старик. — Я скажу тебе правду. Мы в этом не участвовали.

— То есть? — не понял я.