— Но это ж просто! — сказал Майор. — Мы летали с американцами, и если бы одного из нас сбили, история бы не пострадала. Ладно, слушай дальше, это только цветочки. Американцы сбросили бомбы — по семь тонн с каждой машины, я это снимал, лежа с камерой у бомбового люка. И, между прочим, на мне не было никакого костюма с подогревом, а просто наша меховая куртка и собачьи унты. Но мы тогда здорово долбанули фрицев! Бомбы летели вниз, как семечки! Потом ребята дали скорость, и я снял позади нас столбы дыма высотой пять километров! Тут нам пришлось принять бой с «мессерами». Все-таки они нас нашли! А это были «мессершмитты-109» с желтыми носами, ударный «Конкор» Геринга. Они прорвались через прикрытие «мустангов» и набросились на наши тихоходные «летающие крепости». Я бегал по пустому бомбовому отсеку от стрелка к стрелку и снимал, как эти джазмены отстреливались из всех тринадцати пулеметов, установленных на Би-17. В результате немцам удалось сбить две «летающие крепости», а наши «мустанги» и стрелки Би-17 сбили пять «мессеров», и, оторвавшись от немцев, мы ушли на восток в сплошную облачность. Все-таки поразительно — сколько раз я летал из Европы в Москву и во время войны, и после, всегда над Европой чистое небо, а как долетаешь до Польши и СССР, так — шо хошь делай — сплошная облачность! Короче, от Рухланда до Полтавы мы летели еще пять часов. В бомбовом отсеке у каждой «летающей крепости» стояли дополнительные баки с горючим. Тогда, в сорок четвертом, это был самый длинный рейд — двенадцать часов от Англии до Полтавы без дозаправки! И вот, представь себе, на рассвете мы вже летим над Польшей, солнце встает, облака поднимаются, я сижу с камерой на месте носового стрелка и вижу внизу только убитую войной землю. Никаких деревьев и домов, только руины, окопы и воронки от снарядов! Тысячу километров мертвой, бомбами изрытой земли! Это было страшней самых страшных бомбежек… И так, истратив всю горючку, мы буквально на последних каплях приземлились в Полтаве. А при заходе на посадку Ричард Кришнер, второй пилот и трубач из Нэшвилла, которому было-то тогда, как твоим дядькам, двадцать два года, вдруг увидел сквозь боковое окно кабины не то мираж, не то видение: под высоким обрывом, на пустом берегу реки, огибающей город, выходит из воды юная красавица, прекрасная, как я не знаю — Марина Влади в фильме «Колдунья», токо еще моложе. Но самолет пролетел мимо и сел на том секретном аэродроме. Там для тяжелых Би-17 была одна посадочная полоса, выложенная из металлических секций. И все. И мы садились, как гуси, — в хвост друг за другом. А «мустанги» садились рядом на земляное покрытие, там по краям летного поля стояли наши «Яки» и американские «Аэрокобры», полученные по ленд-лизу. Дальше — деревянная башня диспетчерской и американский палаточный городок. Еще когда мы только садились, я включил камеру, мне Сергей Аполлинарьевич Герасимов, директор нашей студии, выдал для этих съемок американскую камеру «Аймо», и я снимал, как наши — военные и гражданские — встречали американцев. Конечно, наши офицеры старались быть сдержаннее, но рядовые не скрывали радости. Они гладили фюзеляжи «мустангов» и «летающих крепостей», обнимали пропеллеры и братались с американцами. А те уже выстроились за hot soup — так они называли украинский борщ, который наши солдатки наливали им из алюминиевых бидонов. Потом американцев повели по палаткам, каждый летчик нес с собой свой походный bag — мешок с будничной и парадной одеждой. В палатках им выдали спальные мешки и показали сортиры по краям палаточного городка. Дорожки к этим сортирам охраняли наши вооруженные солдаты. «Да, это не Англия!» — сказали американцы, но это я уже, конечно, не снимал. К тому же они, да и я вместе с ними, просто рухнули от усталости и уснули замертво. Двенадцать часов полета в тряском Би-17, да еще когда тебя в любой момент могут грохнуть, — это, я тебе скажу, еще та усталость! Но рано утром нас разбудила громкая музыка. Это «Летающий джаз» устроил утренний джаз-сешн из одной трубы, которую возил в своем мешке наш первый пилот Фрэнк Джавис, и губной гармошки, на которой играл Ричард Кришнер. За что остальные американцы, выскочив из своих палаток, их чуть не убили. Но все закончилось смехом, общей песней Comin’ in on a wing and a prayer («Мы летим, ковыляя во мгле») и завтраком. Затем американцы и я вместе с ними отправились смотреть Полтаву. Но никаких красот в городе не было. Немцы, отступая, взорвали весь центр, теперь там были сплошные руины. Люди жили в подвалах, дети играли среди гор битого кирпича. К продмагу тянулась женская очередь с хлебными карточками. Мужчин не было, кроме одноногих на костылях и безногих на деревянных поддонах с шарикоподшипниками. От земли они отталкивались самодельными деревянными колодками наподобие утюгов. Седая старуха и старик, беженцы, вернувшиеся из Сибири, шли посреди улицы, бормоча еврейскую молитву и толкая перед собой детскую коляску с чемоданом, узлом одежды и швейной машинкой. На столбе висел черный раструб громкоговорителя, Левитан вещал фронтовую сводку… Я все это снял на пленку. В Красногорске, в киноархиве, яуфы с этой пленкой лежат в военном отделе сорок четвертого — сорок пятого годов. Пройдя разбитую Октябрьскую улицу, мы услышали баян. Это в самом центре города, в Корпусном саду, шли танцы. Там американцы-технари, построившие аэродром, танцевали с полтавчанками вальс «Амурские волны». Его играл местный одноногий баянист. Тут же был рынок-толкучка, там прямо с земли продавали все — фрукты, картошку, немецкие каски, бинокли, подсолнечное масло, альбомы с марками, пластинки и патефон. Какой-то мужик купил у летчиков сигареты, а те на полученные рубли тут же купили себе по кульку с жареными семечками. И вдруг на земле, у ног одной из торговок они увидели инструменты — трубу, саксофон, два кларнета, две скрипки, аккордеон и даже барабан с палочками! Ты бы видел, как они схватили эти инструменты! Стали вертеть их в руках, пробовать. А это были настоящие немецкий альт-саксофон, чешская флейта, румынские скрипки какого-то Штроха, французский кларнет, аккордеон «Хорх» и труба Schagerl! Для американцев это было сокровище, но им нечем было платить. А у меня, как ты понимаешь, в кармане одна махорка. Но торговка оказалась не дурой, она показала на их высокие кожаные ботинки. Через несколько минут счастливые и босые они уже были настоящим джаз-бандом. И, гремя мелодию «Мы летим, ковыляя во мгле», вошли на танцплощадку, забив своей музыкой того баяниста. Конечно, все девки хлынули к нам и вместо «Амурских волн» заплясали чарльстон. Я снова включил кинокамеру. Но через пять минут появился СМЕРШ, они пресекли это «разложение», арестовали американцев и в грузовике повезли на аэродром к американскому командованию. Я пытался защитить ребят, но куда там! Командиром полтавского СМЕРШа был капитан Гришков. Он, как коммунист, ненавидел американцев и требовал их наказания. Но тут поступил приказ о новом вылете. Им выдали новые ботинки, и, можешь проверить по официальной сводке, на рассвете шестого июня сорок четвертого года сто четыре Би-17 и сорок два «мустанга» разбомбили в Румынии немецкий военный аэродром Галати и вернулись в Полтаву. По дороге во время боя с немцами мы — ну, то есть они — сбили восемь «мессеров» и потеряли два «мустанга». Подлетая к Полтаве, Ричард Кришнер попросил Фрэнка Джависа доверить ему посадку. И повел самолет туда, где прошлый раз видел ту русалку. А она снова плавала там! Но «Летающая крепость» так ее напугала — она выскочила из воды и, пока Ричард делал круг для второго захода, быстро, как мартышка, вскарабкалась вверх по откосу и нырнула в одну из украинских хат-мазанок.
