Элианна, подарок бога

Победно усмехнувшись и поправив на плече ремешок холщовой сумки, она двинулась вниз по широкому тротуару. Но на углу 44-й поток прохожих огибал слепого уличного скрипача, и Вера невольно поубавила шаг, узнав знакомую Концертную сюиту Сергея Танеева для скрипки с оркестром. Теперь победная улыбка на ее лице сменилась на чуть ли не горестную усмешку, ведь пять лет назад она сама играла эту сюиту в Мерзляковском переулке на выпускном экзамене музыкальной десятилетки Московской консерватории.

Вера остановилась, слушая музыку и вглядываясь в молодого, не старше двадцати пяти, скрипача. Нет, она не знала его, хотя что-то в густом и полном звуке его скрипки было знакомое, почти родное, как у всех учеников профессора Андриевского, два года назад уехавшего в Лондон к Исааку Менухину. Но разве в «Мерзляковке» учились слепые? В ее время — нет, ни одного. А с другой стороны, то, как он держит смычок, как тянет звук и как сам слушает свою скрипку всем телом и даже круглыми, как у всех слепых, темными очками, — все было удивительно московское. И вообще, кто, кроме русских, будет в Нью-Йорке играть Танеева?

Вера сунула руку в холщовую сумку, достала кошелек и, не раздумывая, бросила в лежащий на тротуаре открытый скрипичный футляр стодолларовую купюру. После чего тут же шагнула к краю тротуара и подняла руку:

— Такси!

Желтая машина резко вильнула из второго ряда и тормознула прямо у ее ног. Вера взялась за дверную ручку, но в этот момент музыка за ее спиной прервалась на полутакте, слепой скрипач в два прыжка оказался рядом и схватил ее за плечо:

— Lady, just a second!

Вера резко повернулась:

— What?

Он протягивал ее стодолларовую купюру:

— You made mistake, you gave me hundred dollars!

Она усмехнулась — он говорил, как типичный русский, без артиклей. И сказала по-русски:

— А ты, оказывается, не слепой. Гнесинка?

— Да, — сказал он. — Возьмите ваши деньги.

— А что? Они тебе не нужны?

— Нужны, но… — он замялся. — Это как-то много…

Она улыбнулась:

— Как тебя звать?

— Виктор…

— Запомни, Витя: денег много не бывает. Но теперь ты можешь угостить меня чашкой кофе. Увидимся завтра здесь и в это же время. Пока! — И она нырнула в машину, сказала водителю: — Brooklyn Jewish Cemetery, please.

Водитель клацнул рычагом счетчика, в окошке счетчика тут же выскочило «$1.00» за посадку, а Вера повернулась к опешившему скрипачу и сказала ему через открытое окно:

— Подтяни четвертую струну. Чуть-чуть. Пока…

Машина рванула с места, влилась в поток авто и понеслась вниз по Пятой авеню. Но на 42-й пришлось тормознуть у красного светофора, и водитель — ему было не больше пятидесяти — повернулся к Вере, сидевшей на заднем сиденье, сказал по-русски:

— Вы всем даете по сто долларов?

— Shit! — засмеялась она. — Я в Москве или в Нью-Йорке?

И бросила взгляд на водительскую карточку, прикрепленную к приборной доске. Там была фотография этого водителя и подпись Mark Sheсhter.

* * *

В будний день на еврейском кладбище было безлюдно и тихо. Над могильными плитами, разогретыми полуденным июньским солнцем, порхали бабочки, а в аккуратно подстриженной траве кладбищенских дорожек бегали черные американские белки и стрекотали кузнечики.

И только у одной могилы — свежей и еще без плиты — этот покой был нарушен негромким плачем и горячими сбивчивыми словами:

— Мамочка! Ну зачем ты ушла? Зачем так рано ушла? Знаешь, сколько я теперь зарабатываю?! Мы бы поехали путешествовать! Ты же мечтала посмотреть Париж, Лондон, Сан-Франциско! Теперь я бы тебя повезла, куда хочешь! А ты ушла! А куда я одна? Зачем?

И Вера залилась слезами. Но не только потому, что теперь ее мама не сможет посмотреть Париж и Сан-Франциско. А потому, что никому, даже родной маме на пустом кладбище, Вера не могла сказать, как она делает четыре, а то и пять тысяч баксов в день! А кому нужны наши успехи, если о них никто не знает?

Ладно, вам я, так и быть, скажу. Только имейте в виду — это не очень кошерно. В телефонной компании, которая обслуживала Брайтон, где Вера жила, она зарегистрировала, что каждый звонок на ее номер стоит двести долларов. А потом, как вы видели, ехала в самые богатые компании на Пятой авеню и оттуда звонила сама себе. Вот и всё! Телефонная компания брала деньги с этих компаний и переводила на ее счет. Никто до этого не додумался, она была первой. Конечно, она могла назначить любую сумму, хоть тысячу долларов за звонок, но если назначить большую сумму, тебя сразу вычислят. А двести долларов для большой компании, которая каждый день говорит по телефону со всем миром, — ерунда. Мама научила Веру не жадничать…

Утерши слезы, Вера поднялась с колен, отряхнула подол своего серенького платья, поправила дюжину красных тюльпанов, рассыпанных ею по свежей могиле, и еще раз посмотрела на фотографию мамы.

— Пока, дорогая! Через неделю я снова приду.

И, выдернув какой-то сорняк, проросший рядом с могилой, пошла по дорожке к выходу с кладбища.

Там, за воротами, стояло все то же желтое такси с Марком Шехтером, но Веру это почти не удивило.

— Разве я просила вас ждать? — сказала она, садясь в машину.