Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue

Первый раз он коснулся этого вопроса в статье «Вольность Пушкина», представляющей собой популярный и подробный разбор оды, ориентированный на школьных учителей. Статья была опубликована в 1947 г. в журнале «Литература в школе» – органе министерства просвещения РСФСР. В ней он ссылается на статью Бикермана и, называя ее первым комментарием к оде, отмечает, что Бикерман был первым, кто в печатной форме идентифицировал Наполеона с «самовластительным злодеем»: «Никогда не возникало серьезных сомнений в том, что эта строфа (VIII. – И. Л.) относится к Наполеону… Первый комментарий к оде появился в 1914 г. (ссылка на статью Бикермана. – И. Л.), и там отмечена “ненависть к Наполеону, которой дышит строфа… VIII”»120. То, что Бикерман первым печатно упомянул о том, что «самовластительным злодеем» оды был Наполеон, не означает, разумеется, что он был автором идентификации, – она очевидна, и у меня нет сомнения, что преподаватели русской литературы в его гимназии, обсуждая раннее творчество Пушкина, именно так толковали оду.

Второй раз Томашевский ответил Шкловскому в примечании к первому тому своей книги «Пушкин», где педантично, пункт за пунктом, опроверг действительно не выдерживающую критики аргументацию Шкловского:

«В пушкинской литературе 1937 г. внезапно было высказано мнение, что в данной строфе речь идет не о Наполеоне, а о русском царе, не то Павле, не то Александре (автор окончательно не установил своего выбора). Это новое мнение объявлялось убеждением нескольких поколений, хотя никогда раньше не высказывалось. Спор велся против всякой очевидности. Например, игнорировался явный смысл следующей приписки Пушкина на автографе оды, подаренном Н. И. Тургеневу: “Наполеонова порфира… Замечание для В. Л. П. моего дяди (родного)”. По поводу этой приписки говорилось: “Примечание о Наполеоновой порфире сделано для того, чтобы через легкомысленного сплетника дать цензурный вариант и сбить смысл следующей строфы, представляющей эмоциональный центр всего произведения” (Шкловский В. Заметки о прозе Пушкина. М., 1937. С. 16).

Трудно себе представить “цензурный вариант” в нецензурном произведении, сделанный на экземпляре, не предназначенном для распространения и даже для прочтения В. Л. Пушкина (который в эти годы не выезжал из Москвы). Ведь упоминание дяди объясняется лишь пресловутой непонятливостью Василия Львовича». И далее Томашевский пункт за пунктом опровергает Шкловского.

Однако предложенная Шкловским в 1937 г. идентификация «самовластительного злодея» с русским императором, превращающая поэта из сторонника конституционной монархии в обличителя российского самодержавия, пришлась ко двору идеологам нового «самовластительного злодея» и стала вдалбливаться в головы поколений советских школьников, чему автор этих строк является живым примером121. Статья Томашевского, хотя бы и напечатанная в журнале, ориентированном на учителей литературы, спасти дело не смогла: джин был выпущен из бутылки.

Идеологическое преимущество толкования Шкловского и небезопасность полемики с политкорректной интерпретацией почувствовал и преступный «студент» Фейнберг, которому Шкловский приписал идентификацию с Наполеоном. В том же 1937 г., когда появилась статья Шкловского, он написал нечто вроде ответа «Об оде “Вольность”», который, впрочем, был опубликован только в 1976 г. в сборнике его статей «Читая тетради Пушкина». В нем Фейнберг, надо отдать ему должное, не отрекается от идентификации «самовластительного злодея» с Наполеоном, но придумывает ход, позволяющий все-таки считать Пушкина борцом с самодержавием: «Для доказательства того, что стихи пушкинской “Вольности” – оружие против царизма, нет никакой необходимости доказывать, как делали некоторые исследователи (т. е. Шкловский. – И. Л.), что стихи пушкинской оды не были обращены против Наполеона». Пушкин, утверждает Фейнберг, ставит победителя злодея, Александра I, на одну доску со злодеем. «От стихов, обращенных против Наполеона, Пушкин в своей „Вольности“ перешел к стихам не во славу, а против самодержавного царя… Обличая тиранию Наполеона, Пушкин не противопоставляет Александра Наполеону – оба они “тираны мира”»122. Интерпретация явно натянута, но не стоит слишком строго судить ученого, против которого было выдвинуто по существу политическое обвинение.