Эликсир для избранных

– Мне все-таки кажется, чтобы «писать» с человека, нужно его хорошо знать. А у нас нет никаких свидетельств, что Заблудовский и Булгаков были знакомы. Ну, даже если допустить, что они встречались в том же Хирургическом обществе или где-то еще… Их знакомство могло быть только шапочным. Далее. Преображенский – хирург, он пересаживал яичники обезьяны подруге шулера, а Заблудовский… терапевт? Как правильно будет сказать? Он лечил лизатами. Ну и наконец фактор времени. «Собачье сердце» написано в 1925-м, если не ошибаюсь, а Заблудовский с его методом омоложения приобрел известность уже во второй половине 20-х. Ну а связь с Кремлем, Лечсанупр – это вообще 30-е… Так что, скорее всего, нет…

– Ты очень убедителен, – сказала мама. – И все-таки жаль, если Заблудовский – это не Преображенский…

– А почему жаль? – вдруг вмешалась в разговор Катька, до той минуты молчавшая. – Я в таком родстве не видела бы ничего почетного!

Мы с мамой с удивлением воззрились на Катьку, до этого она никогда не высказывалась на эту тему.

– А чем тебе, собственно, не нравится Преображенский? – осторожно поинтересовался я.

– Он – типичный конформист, – категорически заявила она. – Только на словах ругает большевиков, а на самом деле обслуживает их… В том числе педофилов!

– Педофилов? Каких таких педофилов? Ты чего?

– А вот чего!

Катька вытерла руки о фартук и вышла из кухни. Через минуту она вернулась, держа в руках черный том из собрания сочинений Булгакова.

– Вот сейчас… – сказала она и, быстро найдя нужное место, прочитала: «Господа! – возмущенно кричал Филипп Филиппович. – Нельзя же так! Нужно сдерживать себя! Сколько ей лет? – Четырнадцать, профессор… Вы понимаете, огласка погубит меня. На днях я должен получить командировку в Лондон…»

– Ай да Катька! И правда привечали педофилов! Правильно Шарик подумал: «Похабная квартирка!» – цокнул я языком. – Вот что значит внимание к деталям! Я про этот эпизод даже не помнил!

– А ведь простые люди в то время в командировку в Лондон не ездили, – сказала Катя, захлопывая том. – И за это они вашего Преображенского защищали! Конечно, легко щелкать по носу жалкого Швондера, когда ты в любой момент можешь позвонить Виталию Александровичу в Кремль или куда там… Кабы не было у него такого прикрытия, наверное, вел бы себя тише! И хоть ваш Филипп Филиппович всячески подчеркивает свою независимость, на самом деле он уже часть системы!

– Интересная мысль! – сказала мама. – Напиши об этом в каком-нибудь из своих журналов.

– Ай! Чего писать? – махнула рукой Катька и снова взялась за скалку.

«А ведь мысль и вправду интересная, – подумал я про себя. – Не в этом ли главное сходство между Заблудовским и Преображенским?»

– Друзья мои, у меня заканчивается начинка, – объявила мама.

Казань, май 1925 года

В дверь постучали, и стук это был решительным и твердым. Так стучат люди, облеченные властью, уверенные в том, что имеют право входить куда угодно и когда угодно. Серафима Заблудовская оторвалась от шитья и испуганно посмотрела на мужа. Часы показывали десять вечера.

– Кто это, Павлуша?

– Не знаю.

– Ты никого не ждешь?

– Нет…

Павел Алексеевич встал и надел пиджак.

– Кто бы это мог быть так поздно?

– Не волнуйся! – сказал он жене и вышел из комнаты.

В прихожей Заблудовский помедлил секунду-другую, словно собираясь с духом. Щелкнул замок. За дверью стояли трое. Один из них, высокий, наголо бритый мужчина в круглых очках, был одет в зеленоватый полувоенный френч. За спиной у бритого стояли два мрачного вида мужика в черных кожаных куртках. «Господи, неужели арест? – подумал Павел Алексеевич. – За что?»

– Мы к вам, профессор, – произнес мужчина в очках. – Можно войти?

«Нет, не арестуют!» – понял Заблудовский.

В голосе незнакомца он уловил какую-то особенную интонацию – не приказную, просительную. «Да и не стали бы они спрашивать разрешения войти…»

– Проходите, – сказал профессор и посторонился, пропуская нежданных визитеров в квартиру.

Мужчины прошли в столовую.

Здесь, в комнате, Павел Алексеевич смог рассмотреть гостя получше. «Товарищ, видимо, не из рядовых, – размышлял он. – Держится уверенно. Форма новая, ботинки хорошего качества… Лицо приятное… Не грубое… Еврей? Похоже на то… Интересно, сколько лет? На вид лет сорок. Вроде не старый, но какой-то измученный…»

– С кем имею честь? – спросил Заблудовский.

– Ходоровский Иосиф Исаевич, – представился бритый.

Короткий жест в сторону людей в кожанках:

– Товарищ Пеструхин. Товарищ Жаровкин.

«Ходоровский! Господи боже мой! Председатель Казанского губисполкома. Хозяин губернии! – подумал Павел Алексеевич. – То-то его лицо показалось мне знакомым… Что же ему от меня надо?»

– Позвольте, господа… представить вам мою супругу Серафиму Георгиевну.

– Очень приятно, – сказал Ходоровский.

– Очень рада, – произнесла Серафима Георгиевна, – прошу садиться.

Однако никто не сел. Мрачные Жаровкин и Пеструхин остались стоять у двери в комнату, а Ходоровский, повернувшись к Павлу Алексеевичу, сказал:

– Не могли бы поговорить с вами с глазу на глаз, профессор?