Эликсир ненависти

— Мои глаза стали другими. Другими, — пробормотал он, подавшись вперед в пылу страсти. Свеча задрожала в его руке, горячий воск закапал на пол, пятная его. — Мои волосы, смотри-ка, и морщины на лбу наполовину разгладились! И, о, а щеки полнее, и… и… — Зубы у него застучали, как если бы он ухнул в ледяную ванну. Он заспотыкался, пытаясь отдышаться. Свеча упала из подсвечника. Погасла. Спальня погрузилась в мягкую тьму.

Деннисон понял, что настала ночь. И он чувствовал, что ему душно. Внутри комнаты буквально нечем было дышать. Жизнь, приливом хлынувшая в его тело, новое, загадочное пламя, разгоревшееся в нем, требовало кислорода, вольного чистого воздуха без ограничений и пределов.

Он заковылял к окну, ощупью, точно слепой, ибо и впрямь в эти первые мгновения после возврата сознания он почти не видел. Резким нетерпеливым движением поднял шторы. Затем, держась за косяк, стал во всю мощь легких вдыхать прохладный ночной воздух. И по всему телу, точно вся его плоть превратилась в живой огонь, загадочная сущность Алкагеста соединялась с кислородом, и суверенная сила стремительно и блистательно шествовала, одолевая немощь, страдание и смерть. Он стоял какое-то время, ни о чем больше себя не спрашивая, не желая ничего другого, удовлетворенный одним тем, что жив, что чувствует, как спадает с него недавно тяжкий груз недугов, страха и боли.

Возможно ли с помощью волшебства или телепатии проникнуться ощущениями стрекозы, когда она ползает в тяжелой и душной неподвижности, будучи еще личинкой, на каком-нибудь голыше у озера, и вдруг покидает отслужившую оболочку и влетает, свободная и прекрасная, в свет солнца чудесным летом, простирает свои ажурные крылья и движется в чистом воздухе, и вот уже стремительно поворачивает туда и сюда над сияющей водяной поверхностью? Если возможно постичь подобное преображение, то можно и представить себе, что испытывал Деннисон, стоя у растворенного окна.

Он выглядывал в обширный прекрасный сад, глаза его больше не болели и не были затуманены. Луна ярким и тонким серпом висела над кронами олив, и те, таинственные в ее свете, возносили старые уродливые, перекрученные стволы, напоминая души с иллюстраций Доре к «Аду». За ними поблескиванье колеблющегося серебра возвещало о присутствии моря. Зеленый огонек, далекий и крохотный, тихонько полз на запад, не иначе как судно, вполне возможно, что и пассажирский пароход, следующий в Америку. И меж тем как Деннисон глядел на него и на все, что угадывалось в спокойной и чистой южной ночи, наполненной мягким лунным светом и пением соловьев в апельсиновых рощах вдоль скал, внезапный прилив нежности к жизни и красоте, волна невыразимой благодарности омыла его душу.

На миг была позабыта причина, по которой он обрел такое благо. Позабыта и главная проблема, каково его будущее, каково его место в доме ученого, которому он отплатил злом за добро. Позабыто все, кроме одного: жизнь, жизнь опять возвращается к нему. Жизнь и полнота чувств. Все ее обещания, все надежды, все радости вновь сменили шелуху и пепел сгинувших лет. И охваченный могучим экстазом, какого никогда в мировой истории не ведал человек и не изведает, Деннисон пал на колени перед окном. Он преклонил колени в полосе лунного света. Склонил голову. Скрыл лицо в дрожащих ладонях. Глаза, которые долгие-долгие годы не знали слез, теперь стали от них горячими. Душа, которая десятилетиями не испытывала побуждения молиться, издала невнятный крик, обращаясь к ночи, ветру, морю, к природе, музе и матери, мудрейшему опекуну слабых мыслящих созданий. Некоторое время он оставался в этом положении, мысли его были слишком глубоки, слишком жгуче пылали, были слишком насыщены печалью, чтобы преобразовать их в слова. Затем, смиренный, но взволнованный, дрожа от нетерпения, но испытывая полуосознанный страх, он поднялся. Теперь он более спокойно вгляделся в ночь. И, поскольку мысль о том, чтобы уснуть в такое время даже не могла найти пристанища в его мозгу, ему пришло на ум, а не прогуляться ли по саду до скалы, чтобы посидеть там и попытаться решить, что делать дальше.

— Да, — произнес он вполголоса, — если только это не сон, а явь, и не порожденные наркотиками фантазии, то нынешняя ночь знаменует собой эпоху в истории рода людского. И я собственной персоной испытываю то, к чему тщетно стремились алхимики много веков, то, что сманило Понсе де Леона на болотистые низины Флориды, что три тысячи лет блуждающим огоньком, неуловимым, заводящим в гиблые места, плясало перед мечтателями этого мира. — И, ошеломленный грандиозностью происходящего, он вышел из спальни на железный балкон. Опершись о перила, он увидел основательные трельяжи, по которым бежали вверх плющ и ломонос. Деннисон поспешил одеться. А затем с проворством и быстротой, каких не знавал многие годы, спустился по трельяжу и стал пробиваться сквозь густые ароматные заросли олеандров. Из них он вышел на гравийную дорожку, ведущую к обрыву. Тут в новом изумлении он опять остановился.