Эликсир ненависти

— Ну и шутка, не так ли? — прокаркал он. — Ничего не скажешь, дорого мне обошлось мое плавание!

Он встал и теперь принялся блуждать бесцельно. Без своей нити он даже не мог вернуться к месту, где впервые осознал, что сбился с пути. Он вполне мог попытаться снова найти склеп и оттуда опять попытаться найти проход, где осталась нить, но такая идея ему не улыбалась. До сих пор всякий раз, когда он поворачивал назад, он только еще больше запутывался.

— Нет, нет, — сказал себе он, — я пойду вперед. Только вперед. Пока не найду выход, или пока не умру!

Как долго он блуждал, ничего не видя, по этому ветвящемуся, изобилующему поворотами, коварному лабиринту, он не мог сказать. Казалось, миновали дни и даже недели. Хотя, всего вероятней, прошло не более часа-другого. Были зафиксированы сведения о российском политическом заключенном, содержавшемся в темной камере две недели, и он, когда его оттуда выпустили, утверждал, что это продолжалось семь месяцев. Без света становится невозможно оценивать время. Так доктор, лишенный возможности видеть, лишенный цели, не знающий, откуда он направляется и куда, просто упорно двигался вперед. Единственное, что он теперь пытался, это подниматься все выше и выше. Если он обнаруживал, что коридор, по которому он медленно ощупью отыскивает путь, спускается, то немедленно поворачивал в поисках другого, который мог бы вести наверх. «Должен быть какой-то выход наверху, — рассуждал он. — Если я достаточно долго буду предпринимать усилия, постоянно поднимаясь, то даже если стану делать лишь несколько футов в час, то, в конечном счете, достигну вершины этой западни и выйду на свободу!»

Этому суждению не откажешь в убедительности. Ибо после долгого времени, за которое Деннисон порядком утомился и едва окончательно не пал духом, уже более чем готовый просто-напросто повалиться ничком и не двигаться среди этих бессчетных, погруженных во тьму путей, его простертая вперед рука опять наткнулась на некую преграду, не дающую продолжать путь.

Несмотря на тот факт, что все это время он медленно, но неуклонно поднимался, Деннисон подумал сперва, а не мог ли он волей того или иного странного случая опять попасть к двери палаты, где стояли гробы. Но в единый миг обследование убедило его, что это не так. Ибо дверь склепа была железная, а эта, по которой он теперь в нетерпении проводил руками, казалась сделанной из деревянных досок, приколоченных гвоздями.

Он обрушился на нее всей своей тяжестью, но без толку. И сразу понял, что дверь заперта на засов снаружи. «И теперь, — подумал он, и его сердце начало биться в безумной надежде, — теперь, если я только смогу ее открыть, я свободен! Наверняка я где-то совсем близко к вершине лабиринта. Эта дверь, вероятно, только и отделяет меня от внешнего мира. Но как ее открыть?» Имелся только один ответ. Прорубиться карманным ножичком. И твердо решив это сделать, он усердно принялся за работу. Примерно на середине высоты двери крупные болты указывали на то, что засов находится против этого места. Тут-то он и приложил усилия. К счастью, древесина, выбранная не столько за крепость, сколько за способность противиться сырости, легко резалась. Гвозди, однако, причинили ему немало хлопот. Хотя, как он вскоре установил по их мягкости, они были всего-навсего медными, они не на шутку затрудняли его действия. И прошел час, прежде чем острие ножа, всаженного со всей силы, проникло на ту сторону.

Сбившийся с дыхания, с ноющими ладонями, Деннисон отдыхал несколько минут, а затем снова набросился на дверь. Взрезая ее теперь с удвоенной энергией, он вскоре сделал отверстие, но как ни напрягал глаза, а не мог через него обнаружить самого слабого света. Более того, до него дошел едкий, знакомый, и все же трудноуловимый запах. Он от души фыркнул и снова принялся за работу. И, в конченом счете, ценой неимоверных усилий ему все же удалось вырезать достаточно большой кусок, чтобы прошла рука. Повернув ладонь вверх, он сумел дотянуться до того, что сразу воспринял как тяжелый металлический засов. Но, как он ни старался, вплоть до того, что жилы вздулись на лбу, а дыхание стало тяжким, он не мог ни продвинуть руку дальше, ни отпереть запор.

«Надо вырезать еще, — рассудил он, поникнув духом от перспективы продолжения мучительного труда. — Прежде, чем я выпил эликсир, моя рука могла пройти в такую дыру до самого локтя. Но теперь…» И, выругавшись разок-другой, он опять принялся на дело. Теперь лезвие порядком затупилось. И приходилось не столько резать дерево, сколько рубить, колоть и отщеплять. На руках у него начали вскакивать мозоли и, хотя он завернул в платок руку, орудовавшую ножом, и часто менял руки, боль всё усиливалась. Но он не сдавался, скрежеща зубами и вкладывая в работу всю свою вновь обретенную силу, и вот наконец обнаружил опытным путем, что, обнажившись до пояса, может просунуть руку за дверь, примерно, до локтя.