Эликсир жизни

На экзаменах у него была такая система: если хорошо отвечаешь на первый вопрос билета, то приступаешь ко второму, а если нет – сразу гудбай. Если хорошо ответишь на второй вопрос, то приступаешь к третьему, а если плохо – опять-таки гудбай. Экзамен он принимал в своем кабинете. Я зашел, чувствуя волнение и некоторый страх. Билет попался удачный, в том смысле, что первые два вопроса я знал, а о третьем и четвертом имел представление. Рданский задумчиво смотрел в окно, слегка покачиваясь на стуле. Я ответил на первый вопрос. «Что ж, давайте второй», – с некоторым сомнением в голосе произнес он. Я ответил на второй. «В общем, правильно. Странно. Ведь Вы не очень-то прилежно посещали мои лекции… Ну, ладно, давайте третий». Третьим был вопрос «половой процесс и его роль в эволюции». Надо сказать, что о самом этом процессе я в свои неполные 18 лет имел весьма туманные представления, преимущественно теоретические. Что касается роли в эволюции, то здесь чувствовал себя уверенней. Я пересказал то, что вспомнил из учебника: о том, что половой процесс нужен для отбора самых сильных особей и для обмена генофонда популяции. Рданский вполоборота повернулся ко мне. «Всё это так. Но Вы забыли упомянуть один важный момент, о котором я рассказывал на лекции. Зачем нужен половой процесс еще?». Я мучительно не мог вспомнить. Рданский пристально взглянул в упор и повторил: «Подумайте, зачем еще?». Я растерялся, наморщил лоб и вдруг ляпнул: «Может, для взаимного удовольствия?». Он выпучил глаза, откинулся на спинку стула и начал отрывисто хохотать, как булькающий засорившийся унитаз. Ни я, ни другие студенты никогда не видели его смеющимся. Он и улыбался-то редко и скупо. Рданский, наконец, перестал смеяться, отер выступившую от смеха слезу и, не приступая даже к четвертому вопросу, поставил в зачетку «уд». Я не осмелился переспросить: на самом деле – зачем еще? И остался в неведении.

Хвосты и обезьяны

Много лет тому назад французский ученый Ламарк, наблюдая огромное разнообразие и удивительную приспособленность животных к среде обитания, предположил, что приобретенные в ходе жизни признаки могут наследоваться. Ему казалось логичным, что у жирафа шея длинная потому, что многие поколения жирафов тянули шею вверх.

Научные открытия делаются гениями, заимствуются коллегами и закрываются новыми гениями. Немецкий ученый Вейсман опроверг Ламарка. Для доказательства Вейсман рубил крысам хвосты и смотрел: станут ли они короче через несколько поколений? Хвосты не укоротились. Хорошо, что он не рубил крысам шеи и, слава богу, не доказывал свою правоту на жирафах или удавах.

Вейсман, Морган, Дубинин и другие генетики доказали, что информация, образно говоря – о длине шеи жирафа, содержится в жирафовой ДНК и что выживают в природе именно те особи, у которых исходно, еще в эмбрионе, закодирована наиболее длинная шея, а не те, которые ее сильнее тянут. Откуда же берется разнообразие кодировок? За счет мутаций – изменений в кодах ДНК под действием тепла, радиации и т. д. Многие мутации смертельны (ученые предпочитают выпендриться: «летальны»). Зато те животные, которые после мутации выжили, оставляют после себя хорошо приспособленное потомство.

Хотя такая точка зрения в науке является общепринятой, я думаю, что Ламарк был не совсем неправ. Моя точка зрения не простирается в бесконечность и не претендует на вечность. В пользу нее говорит открытие одного американского нобелевского лауреата, что информация может считываться не только в направлении от ДНК к белку, но и наоборот: от белка к ДНК. Некоторые приобретенные признаки могут наследоваться (почитайте книжку Харриса «Ядро и цитоплазма»). Только признаки эти не внешние, а внутренние. Например, если ежедневно бриться, бороды не будет до тех пор, пока бреешься. И такая безбородость, конечно, не наследуется. А вот если принимать гормоны, препятствующие росту бороды, то в конце концов она перестанет расти. И поскольку гормоны действуют на белки, а через них на ДНК, то не исключено, что возникнет наследственное закрепление безбородости. Многие северные азиатские и южные африканские народы безбороды. Вряд ли это результат случайной мутации, подвергшейся отбору, ибо никакого толка человеку ни от бородатости, ни от безбородости нет. Другой наглядный пример: быстрое увеличение людей в росте за последние века. Петр Первый считался очень высоким, а по нынешним меркам он среднего роста. Наиболее высоки жители крупных городов. Это трудно объяснить случайной мутацией. Причем, дети высоких родителей наследуют этот признак и передают потомству.