Эликсир жизни

Такого оборота я не ожидал. Что делать? Перейти в другую лабораторию? Во-первых, нигде нет вакансий, а, во-вторых, даже если вакансия найдется, придется уйти без собранного мной прибора. А может все-таки согласиться взять Мыранова в соавторы? Черт с ним. В конце концов, главное – опубликовать результаты. И работать дальше. Через несколько дней я принес Мыранову обе статьи, поставив его фамилию рядом со своей. Он ухмыльнулся, наложил визу и произнес: «Вот так-то лучше. Отправляйте в журнал».

Три богатыря: Гера, Ося и Илья

Поскольку на работе я был предоставлен сам себе, то первые пару лет активно бродил по лабораториям, легкомысленно нарушая мырановский запрет, но осваивая новые методы и аппаратуру. Однажды кто-то из биохимиков посоветовал мне пообщаться на счет энергетики митохондрий с физиком Осей Фишкиным.

Я спустился в подвал. Блуждая в полумраке по переходам, набрел на нужную комнату. Когда вошел, две пары глаз уставились на меня. Один глаз вдруг подмигнул, а его обладатель – черноволосый усатый мужчина – пригласил: «Заходи! Мне уже позвонили, что ты придешь». Он улыбнулся и протянул руку: «Привет! Я Ося. Садись. Извини, у нас тут не жарко». Он был невысокий, худощавый, кареглазый, горбоносый. Второй – маленький, ушастый, лысый, курносый – подвинул мне стул. Ося и Илья были старше меня, работали здесь давно и были друзьями. Меж собой они разговаривали на английском. Как пояснил мне Илья Мефский, это не из пижонства, а по научной необходимости, для тренировки – чтобы выучить английский.

Фишкин порасспросил меня о работе и около, а я осмотрел его аппаратуру и стал задавать вопросы. Он отвечал с удовольствием. Ося занимался синтезом АТФ. Он был на том моем разгромном семинаре, но я не обратил на Осю внимания, так как он тихо сидел в самом конце аудитории. «Ну, ты боец! Не спасовал перед Кондрашкиной! Твои результаты по активации светом дыхания и синтеза АТФ в митохондриях очень интересны. Не огорчайся, что биохимики плохо воспринимают это. Что касается Биркштейна, то он вообще человек непредсказуемый. Не горюй. Со временем у тебя всё получится», – подбодрил он меня.

Присмотревшись, я обнаружил, что в комнате есть еще третья пара глаз, в дальнем затененном углу. В старом разломанном кресле сидел толстяк. Он задумчиво уставился в потолок и, казалось, не замечал никого вокруг. Он был бледный, с длинными светлыми волосами, в потертых джинсах, рваных кедах и желтой женской куртке, накинутой поверх клетчатой рубахи, короче – типичный претендент на должность очередного непризнанного гения советской науки. Между прочим, гений – это трудяга, свихнувшийся на работе и померший от натуги.

Я подошел. Он привстал и представился сухо: «Георгий Беляев». Я ответил в тон ему: «Викентий Никишин». Рукопожатие у него было неожиданно крепкое. Приятели обращались к нему коротко «Гера» или в шутку «Герундий» – за пристрастие к английской грамматике. Он держался со мной и друзьями невнимательно, рассеянно. О чем-то размышлял, время от времени что-то быстро записывая шариковой ручкой в маленький блокнотик и ручкой же время от времени задумчиво ковыряя в ухе. В отличие от своих обаятельных товарищей, Гера мне не понравился.

Говорят, что первое впечатление самое верное. Но не всегда нужно полагаться на то, что говорят. Вскоре с Георгием мы стали закадычными друзьями, хотя он был намного старше. Нас притянуло друг к другу. Железо притягивается магнитом в той же степени как магнит железом. С другими двумя обитателями подвала я остался в поверхностно-приятельских отношениях, не более.

Бравый Герундий