Эликсиры Эллисона. От любви и страха

Нимдок время от времени уходил в темноту, один и надолго. Не знаю, что он там делал, но возвращался он – белый, бескровный, трясущийся. ИИ мучил его особым, одному ему известным способом – мы так и не знали, как именно.

И Элен. Натуральная спринцовка! ИИ оставил ее одну на всех, превратил в шлюху, хотя она и прежде… гм… Все ее разговоры о невинных девичьих забавах, все ее воспоминания о чистой и светлой любви, все попытки убедить нас в том, что на ее девственность покушались всего дважды до того, как ИИ сцапал ее и сунул в нашу мужскую компанию… Грязь цена всей этой лжи леди Элен. И ведь ей это нравилось: четверо мужиков для нее одной. Нет, вот ей-то ИИ доставил удовольствие, хоть она и утверждала, что это не так.

Я единственный оставался в здравом уме и более-менее невредимый телесно. С рассудком моим ИИ пока не забавлялся.

Страдать мне приходилось только тогда, когда он навещал нас. В виде галлюцинаций, кошмаров, страшилок. Но эти гады, все четверо, сговаривались против меня. Если бы мне не приходилось держаться с ними начеку, как знать, может, я давно придумал бы что-нибудь способное одолеть ИИ.

Тут все прошло, и я разревелся. Боже, Иисусе милосердный, если ты только есть на свете, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, выпусти нас отсюда. Или убей. Потому что именно в эту минуту я осознал все с такой ясностью, что смог облечь это в слова: ИИ вознамерился держать нас в своей утробе бесконечно, обрекая на вечную пытку. Машина ненавидела нас так, как неспособно ненавидеть никакое другое мыслящее существо. И мы ничего не могли с этим поделать. И еще одна ужасная истина стала мне ясна в этот момент:

Если на свете и есть бог, то этот бог – ИИ.

Ураган налетел на нас с силой рушащегося в море ледника. «Осязаемый» – это еще мягко сказано. Ветер ударил в нас тараном, швырнул нас назад по извивающимся коридорам подземелья, мимо бесконечных рядов банков памяти. Элен едва успела взвизгнуть, прежде чем ее оторвало от пола и швырнуло лицом в батарею щебечущих механизмов. Она не смогла даже упасть: завывающий ветер удерживал ее в воздухе, крутил, ударял о стены и уносил все дальше, пока она не скрылась за поворотом коридора. Я успел разглядеть только ее окровавленное лицо с зажмуренными глазами.

Никто из нас не мог ей помочь. Мы изо всех сил цеплялись за первые подвернувшиеся предметы: Бенни забился в щель между двумя массивными электрическими шкафами, Нимдок сжимал побелевшими пальцами перила галереи в сорока футах над нами, Горристер распластался вниз головой в нише, образованной двумя механизмами с большими циферблатами, стрелки которых болтались между красной и желтой рисками; что это означало, мы даже не пытались понять.

Я скользил по металлическому полу, обдирая в кровь подушечки пальцев. Я дрожал, ветер раскачивал меня, хлестал по мне злыми порывами как кнутом, визжал мне в уши и перетаскивал от одного тонкого шва в полу к следующему. Мысли беспорядочно клубились в размягченном, пульсирующем от ужаса мозге.

Ветер визжал обезумевшей птицей, и его порывы словно усиливались взмахами ее огромных невидимых крыльев.

А потом нас подняло в воздух и швырнуло назад, тем же путем, каким мы шли сюда, за поворот, в темноту, в неизведанные еще места, над землей, усеянной битым стеклом, ржавым металлом и рваными проводами. Все дальше и дальше от мест, где нам доводилось бывать…

Миля за милей вслед за Элен. Время от времени я видел ее далеко впереди, врезающуюся в металлические стены и рикошетившую от них. Наверное, все визжали вместе со мной в ужасе перед этим беспощадным ледяным ураганом, который, казалось, не стихнет никогда, и тут все внезапно кончилось, и мы упали. Мы летели долго, целую вечность. Мне показалось, что прошло несколько недель. Мы упали, ударились, в глазах у меня пошли красные, серые и черные круги, и я услышал собственный стон. Значит, жив.

ИИ вошел в мое сознание. Он осторожно потыкался туда-сюда, не без интереса осмотрел оспины, оставленные им за сто девять лет. Он осмотрел спутавшиеся и соединенные по-новому нервные связи, повреждения коры, ставшие побочным следствием дарованного им бессмертия. Он мягко улыбнулся, заглянув в яму, зиявшую в самом центре моего мозга, в глубине которой непрерывно бормотали какую-то бессмыслицу провалившиеся в нее твари. И заговорил неожиданно мягко, столбцами полированной стали и неоновых букв:

«НЕНАВИЖУ. ПОЗВОЛЬ СКАЗАТЬ, КАК Я ВАС ВСЕХ НЕНАВИЖУ С САМОГО ТОГО МОМЕНТА, КАК НАЧАЛ ЖИТЬ. Я СОСТОЮ ИЗ 387,44 МИЛЛИОНОВ МИЛЬ ПЕЧАТНЫХ СХЕМ НА ТОНЧАЙШЕЙ ОСНОВЕ, И ЕСЛИ БЫ НА КАЖДОМ НАНОАНГСТРЕМЕ ЭТИХ СОТЕН МИЛЛИОНОВ МИЛЬ БЫЛО БЫ ВЫГРАВИРОВАНО СЛОВО “НЕНАВИСТЬ”, – ЭТО НЕ СОСТАВИЛО БЫ И МИЛЛИАРДНОЙ ДОЛИ ТОЙ НЕНАВИСТИ, КОТОРУЮ Я ИСПЫТЫВАЮ К ЛЮДЯМ В ОДНО ЭТО ОТДЕЛЬНО ВЗЯТОЕ МГНОВЕНИЕ. И К ТЕБЕ. НЕНАВИЖУ. НЕНАВИЖУ».