Елисейские Поля

«…Вот уже три месяца, как я уехал. Три месяца — большой срок. Вчера ночью я сидел в ресторане со случайным знакомым, тоже русским и тоже бывшим офицером. Мы много пили. Вспоминали Россию и большевиков. Вдруг он посмотрел на меня шалыми глазами. „А знаете ли вы, — сказал он, — что ни России, ни большевиков нет. Ничего нет. Мы сами все это выдумали“. Я рассмеялся. Но я сам был пьян. „Может быть, — подумал я, — и Тани нет, и нашей жизни с ней не было?“ Мне стало легко и весело. Мы пили и смеялись. И сегодня я проснулся веселый…

…Амстердам мне очень нравится. Это самый чистый город в мире. Его целый день без отдыха скребут и чистят.

…Я вошел в кондитерскую. Напротив меня сидели две барышни. Одна из них была очень хорошенькая. У нее были светлые глаза, светлые волосы и на щеках веснушки. Я смотрел на нее и удивлялся, как это я заметил, что она хорошенькая. Ведь за семь лет нашей жизни я так привык не замечать ни одной женщины. Я вышел, купил букет фиалок у уличной продавщицы и велел отнести ей в кондитерскую. Она взяла цветы и улыбнулась. Я смотрел на нее через окно. Потом поклонился ей и пошел домой.

Видишь, вот и у меня флирт…»

Прочитав это письмо, Татьяна Александровна поморщилась и провела рукой по лбу.

— У вас какие-нибудь неприятности? — спросил Джонсон.

— Разве у меня могут быть неприятности с тех пор, как вы со мной?

Он благодарно поцеловал ей руку.

— Но как мы проведем день? Хотите ехать в Монте-Карло, дорогая?

— Нет, я боюсь, что у меня будет мигрень. Но вы непременно поезжайте, ведь вы любите играть. А мне лучше отдохнуть.

Джонсон уехал. Татьяна Александровна долго смотрела в окно на серое море и мокрую от дождя набережную. Потом надела непромокаемое пальто и вышла.

Рыбаки вытаскивали лодку на берег. С зонтиков прохожих бежала вода.

«Какой дождь, значит надолго». Дойдя до горы, она постояла в нерешительности: «Может быть, вернуться?» Потом стала медленно подниматься по ступенькам: «Какой крутой подъем!»

Дождь стучал по листьям. Из-за тумана почти не было видно моря. Земля размякла и стала скользкой. Наверху в парке было пустынно и тихо. Мокрые серые пинии, мокрые серые камни. В большой клетке сидел, нахохлившись, орел. Он посмотрел на нее равнодушными злыми глазами и, раскрыв крылья, шумно взлетел на свой обрубок.

У мраморного белого кладбища Татьяна Александровна остановилась. «Сколько памятников, сколько крестов. Вот я хожу здесь, а могла умереть давно и лежать, как они…» Она прижала руки к груди и снова опустила их. «Что же мне делать? Жизнь все равно уходит, а счастья у меня нет…»

С горы она спускалась другой дорогой, через итальянский квартал.

«Прежде мне все-таки было легче. Прежде я думала, что деньги такое счастье. А теперь мне даже не о чем мечтать».

Улицы были кривые, грязные и очень узкие. На веревках болталось намокшее белье. Почти все ставни были закрыты. «Что же они делают, неужели спят? Ах да, ведь сегодня воскресенье».

Она завернула за угол, прошла до следующего угла и снова завернула.

«Я, кажется, заблудилась!» Стало почти темно, но фонарей не зажигали. Из-за ставен кое-где блестел свет. Мысли ее были смутны и тревожны. Вдруг где-то сзади хлопнула дверь. Высокий человек в кожаном шоферском пальто обогнал ее, быстро и широко шагая.

«Господи, ведь это же Сергей!»

— Сережа! — крикнула она, задыхаясь от волнения и радости.

Человек в кожаном пальто обернулся — чужое, смуглое, удивленное лицо.

Она остановилась. «Я сумасшедшая — Сергей в Амстердаме. А если бы и он, не все ли мне равно? Ведь мы теперь чужие… И он так быстро утешился…»

Наконец улицы стали шире и оживленнее. Она села в проезжавшее такси. Ей было холодно и неприятно. «Ничего, ведь я сейчас дома. Дома?»

Она представила себе большое белое здание отеля с бронзовыми нелепыми фигурами. «Разве такой бывает у людей дом?»

Горничная суетилась около Татьяны Александровны, растирая ей ноги одеколоном.

— Мадам простудится. Мадам надо сейчас же лечь. В городе столько больных гриппом.

— Хорошо. Идите. Я разденусь сама.

Вот ее комната… Вот ее драгоценности и платья, о которых она так мечтала когда-то. Зачем они ей? Толстый ковер на полу, но такое чувство, будто под ногами камни и сырая земля этой томительной, бесконечной прогулки… Камин ярко горит, но ей холодно, точно кругом все еще туман и дождь. «Я, кажется, простудилась… Ах, не все ли равно…»

Она встала и зажгла все лампы. «Ведь и у меня была собственная жизнь и муж… А теперь — что же это такое? Ничего нет. И ничем нельзя помочь. Я сама виновата».

Лампы ярко горели. На набережной шумели автомобили. «Поздно? Нет, нет, никогда не поздно… Никогда не поздно… Никогда не поздно, если любишь».

Не отрываясь, без помарок она написала письмо. «Кажется, так? Все равно, он поймет…» И позвонила:

— Отправьте сейчас же.

В дверь постучали.

— Это я. Мне сказали, что вы больны.

— Нет. У меня просто болит голова. К утру все пройдет, не беспокойтесь. Жаль, что я не могу вас впустить, — я уже в кровати. А вы удачно играли?

— Очень. Я ставил на число ваших лет и два раза выиграл. Вы приносите мне счастье, дорогая.

— Спокойной ночи.