Элита элит

– Все, Сокольницкая, все, девочка моя. Пока конец. Иди-ка ты перекуси, а то еле на ногах держишься. Баба Устинья там славного борщеца наварила. Все уже поели, только для тебя чугунок в печи держит.

Баба Устинья верховодила среди местных кухарок.

– А-а… раненые?..

– Всех, кому требовалась немедленная операция, мы с тобой обиходили. Остальные – завтра.

Выйдя из операционной, Вилора стянула маску, перчатки и рухнула на топчан в процедурной. Все тело ломило, в висках стучало, голова была как в тумане. Она сидела так, пока ее не окликнули:

– Вилора!

Девушка подняла голову. Прямо перед ней стояла Сима с дымящейся миской и ломтем хлеба с салом.

– Вот, поешь.

Вилора кивнула и попыталась благодарно улыбнуться. Вышло не очень. Она потерла виски.

– Голова болит? – спросила Сима.

– Что-то в висках стучит.

Сестра качнула головой:

– Это не в висках. Это канонада.

– Наши?

Сима отрицательно кивнула.

Вилора носом втянула парок, поднимающийся от миски, и тут на нее накатил дикий голод, аж в животе засвербело. Она торопливо сцапала миску, пересела к столу и, размешав плавающую в самой середке лепешку сметаны, торопливо зачерпнула ложкой, одновременно впиваясь зубами в здоровенный, в два пальца толщиной, бутерброд из черного домашнего хлеба с толстым ломтем сала.

Наевшись, Вилора тщательно вымыла руки, умылась и, стянув халат (Боже мой, она ела прямо в халате! Да профессор Таунберг, преподаватель по специальности, за такое бы точно убил!), вышла на улицу.

Уже стемнело. Двор был заполнен людьми, большая часть которых щеголяла белеющими в темноте повязками. И несмотря на то что большинство из них были молодыми парнями, которые еще вчера точно начали бы перешучиваться и заигрывать с Вилорой, сейчас никто не обратил на нее внимания. Одни сидели кружком, другие в одиночку. Молча курили или тихо переговаривались.

Вилора прислушалась. Канонада громыхала не только впереди, но и где-то южнее и даже немного восточнее. Чуть ли не у Кобрина.

– Как там? – тихо спросила она раненого, молча сидящего на поленнице у стены с горящей папиросой, про которую он вроде как забыл. Во всяком случае, за ту минуту, что Вилора стояла рядом с ним, он не сделал ни одной затяжки.

– Говорят, немецкие танки уже на окраинах Кобрина.

– А как наши?

Раненый пожал плечами.

– Не знаю. Минск бомбили. И Киев. А еще в двенадцать Молотов выступал. С заявлением. Вероломно, дескать, напали! – Солдат зло скрипнул зубами: – Вероломно… А куды вы, мать вашу, смотрели-то? На что вы годны-то, если немец вас так объегорил? Чего в начальники-то лезли? А теперь из-за вас людям смерть принимать?..

– А ну отставить паникерские разговоры! – раздался откуда-то звонкий голос.

Вилора обернулась. К ним подходил высокий офицер со знаками различия старшего политрука на петлицах. Его левая рука была подвешена на косынке из бинтов, обернутой вокруг шеи.

– Кто это тут панику разводит? – строго продолжил он. – Как фамилия? Из какого подразделения?

– А нету боле моего подразделения. Полегли все – весь второй огневой взвод. Один я остался. Да и то ненадолго с такими-то начальничками! – зло огрызнулся раненый, выбросил недокуренную папиросу, поднялся с поленницы и двинулся в сторону риги, где были оборудованы палаты для самых тяжелых, вчера еще пустовавшие.

Старший политрук проводил его сердитым взглядом, но остановить не решился, вместо этого развернулся к Вилоре.

– А вам, товарищ лейтенант, следует такие разговоры жестко пресекать. Не то я немедленно доложу в особый отдел, что у вас в медсанбате культивируются панические настроения.

Вилора отчего-то подумала, что этот старший политрук не из кадровых. Очень уж резануло слух не слишком привычное в лексиконе военных словечко «культивируются». И как-то отстранение задумалась, кем он был в той прошлой гражданской жизни. Учителем? Или инструктором райкома?..

– Вам понятно?

Вилора вздрогнула.

– Так точно, товарищ старший политрук.

– Да что ж ты к человеку пристал, злыдень? – послышался из-за ее спины голос санитарки бабы Нины. – Не видишь: девонька еле живая. Шестнадцать часов у операционного стола отстояла. Эвон твою руку кто, думаешь, зашивал? А ты ей тут политинформацию заместо отдыха устроил!

Старший политрук недоуменно уставился на санитарку.

– Так это что… она – хирург?!

– Она-она, – закивала головой баба Нина. – А давай-ка, девонька, ложись. Я тебе в процедурной постелила.

– Баба Нина, да я лучше у себя…

– У тебя негде, девонька. В вашу с Лидой-покойницей, царствие ей небесное, избу бонба попала. Бурелом один да угли остались.

Вилора несколько мгновений переваривала новую потерю, затем выбросила ее из головы и покорно двинулась в сторону процедурной, едва не вывихнув челюсти в отчаянном зевке. После сытного ужина и нескольких глотков свежего воздуха, после душной и провонявшей дезинфекцией операционной неудержимо потянуло в сон.

Она улеглась на топчане, укрылась заботливо брошенной здесь же чьей-то шинелькой и, уже проваливаясь в сон, уловила обрывки голосов бабы Нины и политрука.

– Такая молоденькая – и уже хирург?