Элита русской разведки. Дела этих людей составили бы честь любой разведке мира

Важная информация поступила от «Брайтенбаха». На одной из встреч он сообщил, что сотрудники гестапо фактически переведены на казарменное положение, дома бывают лишь урывками. К тому же его непосредственный начальник обратился к нему с необычной просьбой: не мог бы он, Леман, связаться со своими давними приятелями, ветеранами уголовной полиции, вышедшими в отставку, и просить их вернуться на службу, поскольку предстоит в ближайшее время большая работа на Востоке.

Рации, «кварцы» к ним, батареи, шифры, кодовые книги, деньги начали поступать с дипломатической почтой. Во второй половине июня Коротков никак не мог успеть передать антифашистам всю аппаратуру и деньги, доставленные из Москвы. Радист резидентуры также не имел времени как следует обучить работе на рации молодого подпольщика Ганса Коппи.

Контакты с «Брайтенбахом» по поручению Короткова поддерживал сотрудник резидентуры Борис Журавлев («Николай»),

Утром 19 июня, в четверг, «Брайтенбах» условленным анонимным звонком вызвал «Николая» на срочную встречу. Вечером, в маленьком сквере в конце Шарлоттенбургского шоссе состоялась последняя встреча советского разведчика с Леманом. Она длилась всего несколько минут.

Взволнованный до предела, обычно весьма сдержанный в проявлении каких-либо чувств, «Брайтенбах» едва выдавил:

— Война… Нападение состоится в воскресенье, 22 июня… В три часа утра… Прощай, товарищ.

Нападение Германии на Советский Союз произошло точно в то самое время, в тот самый день, о котором сообщил не только агент «Брайтенбах», но многие советские разведчики из разных стран мира. В том числе из далекой Японии «Рамзай» — легендарный Рихард Зорге.

Вряд ли после всего этого можно десятилетия повторять о якобы «внезапности» гитлеровской агрессии…

Уже в три часа ночи по берлинскому времени здание советского посольства на Унтерден-Линден было оцеплено эсэсовцами, почему-то в стальных касках, с карабинами в руках.

Из протокольного отдела германского МИДа по телефону сообщили, что посольство должно выделить одного дипломата для решения различных протокольных вопросов. Предупредили, что назначенный дипломат может выезжать только в МИД по предварительной договоренности и непременно в сопровождении начальника охраны посольства оберштурмфюрера СС Хайнемана. Посол назвал фамилию сотрудника посольства Валентина Бережкова, хорошего друга Короткова[67].

Между тем у Короткова на руках оставались лишь накануне доставленные дипкурьером из Москвы новые инструкции, шифры и валюта для группы Харнака — Шульце-Бойзена. Перед ним встал вопрос: как можно незамеченным выскользнуть из плотно охраняемого посольства, имеющего, к тому же один-единственный выход на Унтерден-Линден?

Помог Валентин Бережков. Они переговорили с начальником охраны, придумали версию, что, дескать, Коротков хочет проститься со своей девушкой-немкой, передать ей прощальный подарок. Хайнеман был уже немолодым человеком — лет под 50 и хотя и носил эсэсовское звание — явно скромное для его возраста, — но, в сущности, оставался обычным берлинским полицейским. И Бережков, и Коротков подметили, что, руководя охраной посольства уже года два, Хайнеман никогда не проявлял какой-либо неприязни по отношению к советским дипломатам и сотрудникам. Охотно беседовал с ними на разные темы.

Они переговорили с Хайнеманом, который не скрыл от них свою озабоченность: его сын заканчивал военное училище И, судя по всему, будет направлен на Восточный фронт. Похоже, оберштурмфюрер, сам старый солдат, участник Первой мировой войны, не верил в хвастливые утверждения, что блицкриг в Россию завершится победой вермахта за восемь недель.

В разговоре с Хайнеманом Коротков проявил определенный такт: он называл его не оберштурмфюрером, но обер-лейтенантом, как офицера полиции, а не СС. К тому же предложил ему свои накопления — около тысячи марок. Сказал, пусть лучше его сын оплатит этими деньгами парадное обмундирование, чем их отберет правит тельство Германии. (Советским гражданам было разрешено при депортации на родину взять с собой только один чемодан с носильными вещами и не больше ста марок на расходы в пути следования.)

Хайнеман согласился. В последующие дни он дважды вывозил Короткова в город, высаживал где-нибудь поблизости от станции метро, часа через два подбирал в назначенном месте и возвращался в посольство. За это время Коротков звонил по телефону-автомату нужному агенту, передавал инструкции, шифры, валюту…

Эти вылазки были сопряжены со смертельной опасностью. В случае, если бы Хайнеман оказался провокатором и сдал Короткова в городе гестаповцам, ничто бы не спасло разведчика от гибели. Посольство никак бы не могло бы ему помочь: ведь формально он не покидал здания на Унтерден-Линден!

Когда 2 июля советские дипломаты уезжали из Берлина, Коротков и Бережков попрощались с Хайнеманом. Ухмыльнувшись, обер-лейтенант дал понять, что догадывается, с какой целью встречался молодой сотрудник посольства со своей «немецкой пассией».