Элитология Платона

Для элитологии последняя мысль Платона имеет особенную ценность, ибо позволяет проникнуть нам в суть его социальной элитологической доктрины. Требование о необходимости специализации не только ученых, но и любых занятий, приводит к тому, что «аристократия духа» сходит с пьедестала социального и переходит в сферу профессионального. Иными словами, своя элита должна быть и у философов (хотя сама философия уже является чем-то избранным), и у плотников, и у кухарок.

Такую же позицию занимает и Н.Бердяев: необходимо, — пишет он, — «устранить недоразумение, согласно которому «масса» отождествляется с рабочим классом или с «народом». Масса есть категория количества, и она не определяется высшими качествами и ценностями. Масса может иметь разное классовое происхождение. Есть буржуазная масса, и она самая неприятная... Масса определяется не столько социальными, сколько психологическими признаками. Массе противостоит не какой-либо класс, а личность. Главными признаками принадлежности к массе нужно считать невыраженность личности, отсутствие личной оригинальности, склонность к смешению с количественной силой данного момента, необыкновенная способность к заражению, подражательность, повторимость. Человек с такими свойствами есть человек массы, к какому бы классу он ни принадлежал».[296] Несомненно, что это замечание Бердяева может быть использовано в качестве комментария к платоновскому пониманию «справедливости» с элитологической позиции.

Вся критика платоновской «утопии» (Вл. Соловьев, Ф.Ю. Шталь, В.Ф.Асмус и др.), на наш взгляд, исходит из неправильного понимания ею его учения об идеальном человеке и так называемого «коммунизма». Обычно указывается на тоталитарный оттенок платоновской модели государственного устройства, в котором, якобы полностью исчезает человеческая личность и на ее место выходят обезличенные лебоновские массы. Гегель прямо так и пишет: в платоновской республике «исчезает знающая самое себя индивидуальность; что Платон не выдвинул никакого идеала, а лишь постиг государство своего времени в его внутреннем <существе>.»[297] Такое понимание Платона нам кажется не совсем верным. Если бы Платон был действительно сторонником тоталитаризма, то он не стал бы в своем программном произведении «Государство» уделять столь много внимания вопросу воспитания человека элиты и проблеме элитарного познания («миф о пещере»), а ограничился бы описанием одной социальной стратификации.[298]

Поэтому неизбежно возникает здесь вопрос о том, насколько правильно называть социальную доктрину Платона «утопией» или должно применять здесь иной термин, вносящий иные смысловые нормы в наше понимание платоновской мысли?

Позволим себе по данному вопросу сослаться на авторитетное в этой области мнение теоретика «научного анархизма» П.А.Кропоткина. Пытаясь разобраться в том, чем «идеал» отличается от «утопии», Кропоткин замечает, что «Сознательно или бессознательно идеал — понятие о лучшем — рисуется в уме каждого, кто критикует существующие учреждения... Каждая партия имеет, таким образом, свое представление о будущем, свой идеал, который помогает ей судить обо всех фактах политической и экономической жизни народов, а также и находить способы действия, которые подходят к ее идеалу и позволят ей лучше идти к своей цели».[299]

«Всякий идеал, — продолжает далее развивать свою мысль Кропоткин, — представляет стремление к тому, что еще не осуществлено, тогда как слову «утопия» в обыденной речи придается значение чего-то неосуществимого... совершенно ошибочно применять слово «утопия» к предвидениям, которые, подобно анархии, основаны на изучении направлений, уже обозначающихся в обществе в его теперешнем развитии. Здесь мы выходим из области утопических мечтаний и вступаем в область положительного знания — научного предвидения».[300]