Элизабет и её немецкий сад

– Это она хотела казаться умнее. Но вот что меня удивляет, – произнес он задумчиво. – К концу вечера она выглядела такой же радостно-безмятежной, какой была в начале. Потому что объяснение принципов биметаллизма должно было бы произвести обратный эффект.

– Да она могла просто не слушать! – вскричала Ирис. – А ваш политический деятель весь вечер вел себя как последний дурачок.

И пропела:

Сияй, сияй звездочка,
Да не золотая, а биметаллическая.
Хоть мы и женщины,
Мы способны мыслить критически

.

– Совершенно очевидно, она мало что поняла из его объяснений, – произнес Разгневанный, не обратив никакого внимания на эту явную издевку.

– И так же очевидно, что почтенный джентльмен тоже ничего не понял, – с раздражением произнесла Ираис.

– Да, вы невысокого мнения о женщинах, – тихо сказала Минора. – Но не станете же вы возражать, что в уходе за больными с ними никто сравниться не может?

– Вы имеете в виду больничных сиделок? – спросила я. – Должна признаться, я убеждена, что он и женился в основном потому, чтобы в случае болезни за ним ухаживала жена, а не какая-то чужая женщина.

Иллюзии Миноры рассыпались одна за другой, однако она продолжала упорствовать:

– Комната больного – это, совершенно очевидно, то самое место, где очень важна женская нежность и тактичность.

– Нежность и тактичность? – переспросил Разгневанный. – Вот уж в ком я не замечал ни намека на эти качества, так это в профессиональных сиделках. Судя по моему опыту, сиделка – вздорная особа, находящая в уходе за больным возможность утвердить свое превосходство над повергнутым ниц бедолагой. Не знаю более унизительного положения, чем в постели, когда пот с твоего раскаленного лба стирает особа в чудовищно безупречном наряде, так и хрустящем от крахмала. Да тут отдашь половину своего содержания, предназначенного на одежду, и, может быть, вторую половину тоже, лишь бы она оставила вас в покое и исчезла навеки. Она каждой порой свой излучает превосходство, а он никогда ранее не чувствовал себя таким ничтожным, он лебезит перед нею, постыдно соглашается со всем; если его приходит навестить друг, он громко ее нахваливает, в надежде, что она там, за ширмами, подслушивает, его душа уже ему не принадлежит, и, что еще невыносимее, он не уверен, что ему принадлежит и тело, он читал и об ангелах милосердия, и о легком прикосновении женской руки, но день, когда он может наконец позвонить слуге и в блаженном одиночестве самостоятельно надеть носки, наполняет его таким диким восторгом, какой чувствует тоскующий по дому школьник в конце своего первого семестра.

Минора хранила молчание. Ираис постукивала ногой еще энергичнее. Разгневанный стоял перед нами и довольно улыбался. Спорить с человеком, до такой степени уверенным в своей непогрешимости, что он даже на вас не сердится, совершенно невозможно, так что мы просто сидели и ничего не отвечали.

– А если, – продолжал он, адресуясь Ираис, с лица которой не сходило бунтарское выражение, – вы сомневаетесь в справедливости моих утверждений и продолжаете цепляться за прежнюю поэтическую белиберду касательно полных самопожертвования женщин, чутко помогающих пациенту преодолевать препятствия на трудном пути к смерти или выздоровлению, попробуйте, когда кто-то в вашем доме заболеет, самостоятельно сравнить, до какой степени действительность соответствует живописному верованию. Ангел, который должен будет облегчить наши страдания, принимает сомнительное обличье чрезвычайно самоуверенной молодой женщины, которая мудро заботится прежде всего об обеспечении личного комфорта, часто жалуется на еду и проявляет беспомощность там, где должна быть полезной, обладает необыкновенной способностью казаться себе обделенной, уверять себя, что с нею – с тем высшим существом, каким она себя видит, – никто не считается; она болезненно беспокоится, чтобы слуги не совершили ошибку и не отнеслись бы к ней с оскорбительной приветливостью, а если пациент доставляет ей больше хлопот, чем она ожидала, она ужасно обижается, особенно если его жалкое состояние вселяет в него такое мужество, что он решается разбудить ее ночью – акт отчаяния, в котором я был однажды виноват, но только однажды. О, эти достойнейшие женщины! Какой психически здоровый мужчина захочет иметь дело с ангелами? Мы особенно возражаем против их присутствия, когда больны и куксимся, когда всеми фибрами души ощущаем, какие мы бедняжечки, и когда от нас требуется все мужество, чтобы терпеливо сносить временную ущербность, мы, помимо всего прочего, обязаны с охотой пресмыкаться перед пресловутым ангелом.

Все молчали.

Наконец Ираис сказала:

– Вот уж не знала, Мудрец, что вы способны произносить такие длинные речи.

– Но что тогда нам, женщинам, делать? – робко спросила Минора.

Ираис снова принялась стучать ногой: какая разница, что там Разгневанный от нас, женщин, хочет?

– Мужей на всех не хватает, – продолжала Минора, залившись краской. – Всем остальным ведь приходится чем-то заниматься.