Элизабет Тейлор. Жизнь, рассказанная ею самой

– Знаю, но дай Ричарду возможность выбрать самому, не дави. Пока ты рядом, Бартон неспособен сделать это.

– А если он забудет меня или встретит другую за это время?

– Значит, не любит тебя по-настоящему.

Моя мама оказалась мудрейшей женщиной. Она права – если это любовь, столь же сильная, как у меня, то от разлуки она только окрепнет. А если я Бартону была нужна всего лишь ради привлечения внимания к себе, то мне стоило бы справиться со своими чувствами. Конечно, недозволенная страсть сильнее, но ради страсти не стоило ломать жизнь стольким людям.

Я была права, когда написала Бартону письмо о том, что нам надо расстаться, мы причиняем слишком много боли стольким людям! И мама права, когда советовала все оставить так, как есть:

– Время рассудит, дорогая.

Время рассудило, вместо того чтобы все забыть, мы все больше думали друг о друге. Никакая возня со своей беспокойной четверкой и множеством их подопечной живности, никакие игры, прогулки, занятия не могли заглушить тоску по Ричарду.

Поэтому, когда раздался звонок от него, я, услышав в трубке любимый голос, не сразу смогла прокашлять, чтоб ответить.

– Ты больна?

– Нет, все в порядке. Просто хотела крикнуть Майклу, чтобы не гоняли щенка, и запнулась.

Голос фальшиво бодрый, даже веселый…

Бартон предложил встретиться и поговорить. Разве я могла отказаться? Мудрая мама поддержала такое решение. Что она предвидела? Наверное, то, что произошло.

Мы сняли костюмы Клеопатры и Антония, сбросили кураж ролей, вернулись к семьям, пусть я и не к мужу, но к детям, постарались забыть друг друга. Удалось? И да и нет. Увидев Ричарда, я поняла, что люблю его и буду любить ВСЕГДА, даже если он вот прямо сейчас скажет, что мы больше не должны видеться совсем. Это моя любовь, она не зависела от внешних обстоятельств, от наличия семьи у него или у меня, даже от Ричарда не зависела. Я любила и была счастлива собственной любовью, она сильней глупой страсти, сильней любых препятствий и даже времени. Она есть до сих пор, даже сейчас, когда Бартона уже нет на свете. Я все равно люблю Ричарда!

Отправляясь на встречу, боялась, что не сумею сдержаться и брошусь в объятия Бартона, а он оттолкнет меня или, наоборот, обнимет, и все начнется сначала. Не произошло ни того, ни другого. Мы были на удивление смущены, словно школьники на первом свидании. Кстати, отвезли меня мои родители, мама и папа сумели понять мои страдания и очень хотели помочь.

Не было ни горячих объятий, ни даже страстных поцелуев. И не очень страстных тоже. Приветственное прикосновение губ к щеке, не более. И разговор долго не клеился. О чем могли говорить люди, у которых любая тема могла перерасти в воспоминания о сумасшедших днях и ночах в объятиях друг друга? Мы словно шли по минному полю, где каждый неверный шаг вел к гибели, причем не только собственной.

Ричард, у которого обычно не закрывался рот от обилия историй, стихов, анекдотов, невразумительно мямлил дежурные фразы. Я уже мысленно успокоила себя: «Ну вот и все, мама права, время все расставило по своим местам. Я не нужна Ричарду, ему даже говорить со мной не о чем». Удивительно, но ощущения боли или страшной потери не было, моя любовь оставалась со мной, Ричард жив-здоров, хорошо выглядит, у него все в порядке, это главное.

Все в порядке? Да не очень…

– Как твои девочки, Ричард?

– Кейт хорошо, а Джессика очень плохо… Как мальчишки, как Лиз?

У нас нашлись темы для разговора – дети, судьба снятого фильма, Манкевич, Вагнер, общие знакомые… Мы говорили обо всем, кроме самих себя. И старательно избегали встречаться глазами, словно боясь выдать правду.

Мы справились, действительно справились. Может, в Италии нас подтолкнули в объятия друг другу папарацци? Если даже для такого целомудренного обеда во время съемок «Клеопатры» нам пришлось бы прятаться и удирать от любопытных, то трудно удержаться и не продолжить общение в постели. Если действительно папарацци виноваты в нашем сумасшествии в Риме, то это единственное, за что я их люблю!

Однако в спокойной, респектабельной Швейцарии никакого сумасшествия не было, глядя на парочку, обсуждающую своих детей и красоты Женевского озера, никто бы не подумал, что не так давно мы сгорали от страсти и Бартон просто свернул мне нос на сторону, пытаясь разбудить после приема смертельной дозы снотворного. Здесь не было любопытных, папарацци на время потеряли интерес к остепенившимся Антонию и Клеопатре, никого не волновало сдержанное обсуждение мелких семейных происшествий вроде очередного щенка или любование красотами Швейцарских Альп.

Мы решили изредка встречаться и иногда болтать по телефону, как старые добрые друзья. Я не хотела причинять боль Сибилл, правда, не хотела. Жить с Эдди уже не могла, но и за Бартона не цеплялась. Нельзя добывать себе счастье ценой чужого несчастья, я понимала, что уведенный из семьи Ричард никогда не сможет простить мне этого. Нет, мама права, он все должен решить сам, и давить на Ричарда нельзя.