Элизабет Тейлор. Жизнь, рассказанная ею самой

Меня нельзя фотографировать просто так, когда я не позирую. Пока я была под защитой студии, никто не рисковал этого делать, то есть неудачные снимки были, но никому не пришло бы в голову их опубликовать. Почему? У студии сильные адвокаты и не менее сильные связи, это был бы последний опубликованный в Америке снимок оплошавшего фотографа.

Однажды меня спросили, почему бы соперникам не опубликовать эти снимки? Но все студии в равном положении, ни одной не хотелось выбрасывать деньги на рекламу звезды впустую, а потому были вопросы, в которых даже соперники солидарны, против репортеров и фотографов воевали объединенным фронтом, что усиливало результат.

Сейчас этого нет, больше нет студийной системы, теперь система контрактов при помощи агентов, а потому нет и защиты. У медали две стороны, нельзя иметь только ее лицевую, приходится терпеть и оборотную.

Мне повезло, воспитанная в студийной системе и привыкшая контролировать все, что может оказаться важным для имиджа, я успела стать звездой раньше развала студий, а потому фотографы не связывались со мной (по привычке?), предпочитая лучше снять поставленный и отрепетированный кадр, чем защищаться в суде.

Бартон всегда смеялся надо мной, твердя, что я самодовольная кукла, но он был не прав. Рябое лицо Ричарда оставалось притягательным, даже если неровную кожу хорошо видно, мне бы этого ни за что не простили. Волосок к волоску, соответствующее освещение, чтобы не видно темных кругов под глазами (все фотографы и модели знают, что во второй половине дня они обязательно будут даже под самыми прекрасными глазками и на лицах тех, кто не знаком с виски или «Кровавой Мэри», это закон природы, потому для журналов снимают только рано утром) и еще тысяча секретов, раскрывать которые не буду, они не мои. А потом обязательно ретушь, и только тогда можно давать согласие на использование фотографии.

Представляю, сколько их выползет после моей смерти – не отретушированных, некогда забракованных, но не уничтоженных, лежащих в дальних ящиках столов на всякий случай.

С первого дня мы с Ричардом поняли, что наша семейная жизнь обречена проходить на виду, каждый день, каждый шаг, каждое слово будут известны и обсуждены публикой. Мало того, публика жаждала крови, читать о тихой жизни звезд никому не интересно. Однажды Лайза Минелли сказала, что мы с Бартоном были первой звездной парой, на которую журналисты охотились, как на зверей на сафари.

Она права, вся наша жизнь проходила под камерами, мы были обязаны играть даже тогда, когда находились вне площадки, причем играть в угоду публике далеко не то, что испытывали. Знаешь, я перебираю старые фотографии и не могу понять, как люди поверили нашим ссорам и крикам, нашим оскорблениям? На всех без исключения снимках я смотрю на Ричарда влюбленным взглядом, и именно это не игра. Можно сыграть ссору с криками, но постоянно, ежеминутно, ежесекундно играть любовь невозможно, обязательно выдашь настоящие чувства. Мы с Ричардом любили друг друга даже после развода, что видно на каждом снимке.

А как же ссоры?

В отеле «Ридженси» какая-то ненормальная пара сняла номер под нашей спальней, чтобы слушать наши крики. Горничная говорила нашему секретарю, что они даже вставали на лестницы и прикладывали к потолку стаканы, так лучше слышно! Когда нам сказали об этом впервые, я не поверила, но потом пару раз поймала на себе излишне любопытные взгляды дамочки и… предложила Ричарду разыграть скандал на потребу.

Знаешь, как это выглядело? Мы задирали ковер на полу, чтобы тем снизу было лучше слышно, и принимались играть. Сидя за письменным столом (Ричард писал рассказы и с увлечением вел дневник, в который я честно не заглядывала и который сейчас у его вдовы! Как жаль, что Ричард не успел, как обещал, передать его мне), Бартон орал:

– Эй, Толстуха, мне кажется, ты прибавила еще десяток фунтов!

Я, удобно расположившись в кресле, перелистывала журнал или книгу и отвечала как можно громче:

– Врешь, уэльский пропойца! Я похудела на пять фунтов, зато твоя физиономия опухла от пьянства!

– Сама ты пьянчуга! Вечно сидишь со стаканом в обнимку!

– Кто бы говорил?! Я выпиваю всего бутылку за день, а ты целых три!

Время от времени мы топали ногами или швыряли что-нибудь на пол, все так же сидя на стуле или в кресле. Постепенно входя во вкус, кричали все громче и громче, дети и помощники, прекрасно зная, что это игра, не обращали внимания, а вот тем, кто подслушивал и подсматривал, очень нравилось. В газетах то и дело появлялись заголовки: «Бартоны снова полночи дубасили друг дружку!»

Но это игра, для развлечения публики мы играли семейные скандалы и примирения, прекрасно понимая, что это все ненастоящее. Правда, мне было очень тяжело стряхивать с себя образ Марты, уходя со съемочной площадки. Я забывалась и могла наорать на Ричарда там, где этого делать не стоило. Он терпел.