Элизабет Тейлор

Родди Макдауэлл и Джо Манкевич успели просветить Элизабет насчет его «непревзойденности», и в этом смысле она даже испытывала некоторую робость. Его репутация бабника не произвела на нее столь же глубокого впечатления. Это, заявила она, не представляет для нее особой угрозы.

«Я оставался с Элизабет в Риме еще пару недель после того, как начались съемки, — вспоминал один из знакомых. — И я хорошо помню, как она мне говорила, что непременно станет той единственной главной героиней, которая не попадется в сети к Ричарду Бертону. Она говорила это совершенно серьезно».

По мнению Элизабет, Клеопатра являлась крупнейшей женской ролью за всю историю кино, а сам фильм — самым грандиозным проектом. Работая под руководством такого режиссера, как Джо Манкевич, Элизабет ничуть не сомневалась, что сыграет лучшую свою роль и, вполне возможно, удостоится за нее второго «Оскара». Режиссер в ее глазах был едва ли не господом богом. Манкевич тоже, со свойственной ему проницательностью, держал себя с нею на редкость почтительно, словно она была величайшем актрисой из тех, с кем ему доводилось работать.

«Обычно Лиз довольно легкомысленно относилась к ролям, которые ей предстояло сыграть, — говорил Манкевич. — Но только не сейчас. После операции в ней появилась не свойственная ей ранее зрелость, а этот новый фильм — важный шаг в ее карьере».

Клеопатра, говорил он, отнюдь не женщина-вамп, как многие думают.

«Это была сложная натура, умнейшая женщина, которая слишком высоко вознеслась в своих амбициях. И Элизабет Тейлор это было хорошо понятно».

«Для меня, — сказала Элизабет, — Клеопатра, даже в девятнадцать лет, когда она впервые познакомилась с Цезарем и всего два года успела побыть царицей, скорее сродни тигрице, нежели похотливой кошке. Когда же она встретила Антония, то была уже более зрелой личностью, как в своих страстях, так и в политических настроениях».

Элизабет никогда не читала шекспировского «Юлия Цезаря» или «Антония и Клеопатру». Не доводилось ей читать и «Цезаря и Клеопатру» Бернарда Шоу. Ее представления о египетской царице сформировались на основе поверхностного знакомства с книгой Фразеро «Жизнь и времена Клеопатры», а также частых застольных бесед с Джо Манкевичем. Тем не менее, она находила в себе и Клеопатре много общего.

Майк Тодд, поясняла она, был для нее тем, кем Юлий Цезарь являлся для Клеопатры. После смерти Цезаря ее привлек к себе Марк Антоний — Эдди фишер.

Манкевич был вынужден приступить к съемкам, еще не имея окончательного сценария. Режиссер регулярно получал инъекции амфетаминов, чтобы только быть в состоянии работать по двадцать часов в сутки, включая ночные бдения, когда ему приходится дописывать сценарий. Поскольку у Манкевича не оставалось времени на его переделку или переписывание, он снимал все, что писал, что также обошлось студии в копеечку — вернее, в миллионы долларов. По его распоряжению, в срочном порядке возводились новые декорации, за которые нередко приходилось платить по грабительскому сверхурочному тарифу, лишь затем, чтобы на протяжении нескольких месяцев они стояли без дела. Кроме того, Манкевичу не давали житья распри между американской и итальянской командой, забастовки, эмоциональные взлеты ведущих актеров, беснующиеся слоны и вечные окрики и понукания со стороны руководителей, которых в свою очередь донимали возмущенные акционеры. К концу первого месяца он уже кусал себе пальцы и был вынужден носить белые перчатки, чтобы скрыть от окружающих яркие пятна нейродермита, того самого, что мучил его на протяжении съемок ленты «Неожиданно, прошлым летом».

«К тому времени Манкевич уже находился на грани помешательства, — вспоминал один из сотрудников. — Он перестал отдавать себе отчет, где кончается реальность и начинается кино, и хотя к концу дня уже было невозможно разговаривать с этим вконец измученным человеком, недосыпание придавало ему какое-то совершенно иное, маниакальное измерение».

Каждый день «XX век—Фокс» забрасывала Манкевича телеграммами с жалобами на все возрастающую стоимость проекта. Каждую неделю на съемочную площадку наезжали эмиссары студии, пытавшиеся урезать все возрастающие расходы.

В самом начале Элизабет еще развлекала некоторых из приезжих боссов, устраивая для них обеды на своей вилле — в четырнадцатикомнатном мраморном особняке с бассейном, теннисным кортом и прилегающей к нему сосновой рощей. Здесь кроме них с Эдди проживали еще трое ее детей, десять собак, четыре кота, две секретарши, три горничных и два камердинера.

Оказавшись в роли хозяйки шикарного особняка, Элизабет распорядилась, чтобы постели ежедневно перестилались, причем для этого использовалось самое тонкое и дорогое белье.

«Каждый набор постельного белья имел еще и четыре подушки в тон, — вспоминал ее камердинер, Эммануэле Фео. — Лиз просто помешалась на чистых простынях — нечего удивляться, что счет за стирку вырос до небес. Несмотря на то, что мы держали одну прачку, всего за каких-то десять дней счет из прачечной перевалил за сто шестьдесят долларов».