Елизавета Алексеевна: Тихая императрица

Та спустилась ко мне, совершенно потерянная, и, оказавшись перед запертой дверью потайной лестницы (мы так провели всю ночь), начала разглагольствовать с солдатами, не желавшими её пропустить, поскольку ей хотелось увидеть тело императора. Потом стала оскорблять офицеров, нас, прибежавшего врача и всех, кто оказывался рядом. Конечно, она была в исступлении, Анна и я умоляли офицеров пропустить её хотя бы к её детям, но те противились — то ли в соответствии с полученными инструкциями или приказами, полученными бог знает от кого (в такие минуты все командуют), то ли по здравому смыслу.

Наконец, войдя в этот хаос, похожий на сновидение, я стала вести разговоры с людьми, с которыми никогда до этого не говорила, да, может быть, мне и не придётся обращаться к ним до конца моей жизни. Я умоляла императрицу успокоиться, я делала одновременно тысячу вещей и тысячу дел, сама принимая решения.

Эту ночь не забуду никогда!

Вчерашний день прошёл спокойнее, но тоже был тяжёлым. В конце концов мы уехали в Зимний дворец только после того, как императрица увидела тело императора, поскольку до этого момента нельзя было её уговорить покинуть Михайловский замок.

Весь мой день прошёл в слезах то с этим замечательным Александром, то с императрицей.

Чтобы его поддержать, ему нужно внушить мысль о возвращении благополучия его родине. Нет иного мотива, могущего придать ему твёрдость.

Как это ему необходимо, потому что, великий Боже, в каком состоянии получил он эту империю!

Прощайте, моя дорогая маменька, я чувствую себя очень хорошо, все эти волнения не повлияли на моё здоровье, только вот разум мой как будто ещё не в своей тарелке, поэтому мне следует думать об общем благе, чтобы не погружаться мыслями в эту ужасную смерть, каким бы образом она ни произошла — естественным либо нет. Всё тихо и спокойно, если бы не сумасшедшая радость, охватившая всех, начиная с последнего человека из народа, кончая знатью.

Самое печальное, что это никого не удивляет...»

Теперь Елизавета могла писать матери без страха, что её корреспонденцию прочтут на почте, даже расшифруют то, что написано симпатическими чернилами, и будут вкривь и вкось толковать каждое слово. Теперь она могла писать свободно и откровенно обо всём — цензура сразу же была отменена.

И потому она описывала состояние первых дней после переворота так подробно и откровенно, как ещё никогда не писала матери.

«Вам несложно понять неразбериху первых дней подобных перемен. Больше половины дня провожу с императрицей. Слава богу, она теперь более спокойна, бедная императрица. Каждый день приходим к телу императора: это даёт ей хоть какое-то утешение.