Елизавета Алексеевна: Тихая императрица

О себе она теперь забыла, главным для неё была её дочь.

Посыльный от Марии Фёдоровны передал Елизавете, чтобы она прислала ребёнка свекрови.

Елизавета недоумевала: зачем императрица потребовала к себе её дочь? Но необходимо было покориться.

И няня, и кормилица, и вторая нянька были отправлены во дворец к Марии Фёдоровне.

До него было довольно далеко, а августовские утренники уже стали очень свежи. Елизавета хотела было последовать за дочерью, но посыльный отклонил её намерение.

— Одну лишь великую княгиню Марию, — коротко напомнил он ей о желании Марии Фёдоровны.

И Елизавета осталась поджидать свою дочку.

Много очевидцев рассказывали потом, что случилось во дворце, а Елизавета, как всегда бывает в таких случаях, узнала обо всём последней.

С ребёнком на руках Мария Фёдоровна отправилась в кабинет Павла.

Она прошла мимо камердинера Павла Кутайсова и графа Растопчина и, улыбаясь, показала девочку:

— Не правда ли, какой прелестный ребёнок?

Ни Ростопчин, ни Кутайсов не успели предупредить Павла о визите жены, и Мария Фёдоровна, в последнее время не пользовавшаяся близостью мужа, просто оставленная им, скользнула в кабинет...

Неизвестно, какими словами описала Мария Фёдоровна сплетню, как показала ему лицо и головку девочки, но уже через четверть часа она выскочила оттуда и стремительно удалилась в свои покои...

Кутайсову, вошедшему в кабинет, Павел велел позвать Растопчина.

Кутайсов тихо сказал ему вслед:

— И зачем только эта несчастная женщина ходит расстраивать его своими сплетнями...

Ростопчин застал императора в состоянии полного бешенства. Лицо его перекосилось от гнева, багровые жилы выступили на лбу.

— Немедленно пишите приказ о ссылке Чарторыйского в Сибирский полк, — проревел он, едва Ростопчин вошёл.

— Причины, государь? — спросил Ростопчин

— Жена сейчас раскрыла мне глаза на мнимого ребёнка моего сына! Чарторыйский воспользовался расположением моего сына!

Ростопчин понял, почему Кутайсов сказал ему о сплетнях Марии Фёдоровны.

— Государь, — тихо произнёс он, — позвольте вам возразить...

Павел поднял на графа белые от гнева глаза.

— Дело это семейное, — всё ещё тихо продолжил Ростопчин — А если это лишь навет, оговор — кто защитит невинную? Мне думается, что эта гнусная клевета пущена с одной только целью — опорочить вашу семью. И ссылка князя Адама лишь подтвердит гнусные подозрения. Весь двор ополчится на вашу невестку...

— Она достойна самого ужасного наказания, — пробормотал Павел, но призадумался над словами Растопчина.

— Как вы решите, государь, так я и сделаю, но умоляю вас, будьте благоразумны, не давайте хода этой гнусной клевете.

— Ладно, — сказал уже успокоившийся Павел. — Там поглядим, что делать дальше.

— Мне, во всяком случае, государь, не хотелось бы прикладывать руки к сплетне, — откланялся Ростопчин и быстро вышел из кабинета.

Ему казалось, что он несколько рассеял гнев императора.

Последствия этого разговора всё же вылились в нескольких приказах Павла.

Князь Адам Чарторыйский был отправлен послом России в Сардинию, подальше от двора, отец и младший брат Елизаветы, носившие униформу баденских русских полков и получавшие щедрое вознаграждение за свою службу, которую, они, правда, не видели и в глаза, были отставлены от неё и лишены дополнительной денежной награды.

В это же время к Елизавете явился совсем малозначащий чиновник из почтового ведомства и, низко кланяясь, смущаясь и волнуясь, умолял её и Анну Фёдоровну не писать писем симпатическими чернилами — все эти способы легко угадываются почтовым ведомством...

Лишь много позднее поняла Елизавета, зачем носила Мария Фёдоровна её дочь к императору. Она-то радовалась, думала, что императрица хочет и деда приучить к внучке. Гнусная интрига только тогда раскрылась перед ней, когда она получила письмо матери об увольнении с русской службы её отца и младшего брата.

По обрывкам фраз, по недомолвкам, по отдельным словам восстановила она всю картину этой гнусной интриги.

Никому не сказала Мария Фёдоровна о том, что говорила она в кабинете Павла, даже сыну Александру не обмолвилась ни словом.

И Александр, и Елизавета терялись в догадках: что случилось, почему так холоден и подозрителен стал Павел, почему бабушка, прежде бывшая такой ласковой и милостивой, теперь говорит с ними, едва разжимая губы?..

Когда оба они узнали об этой интриге, то долго плакали, прижавшись друг к другу. Александр не поверил клевете, он хорошо помнил ту долгую жаркую ночь, в которую была зачата Машенька, он знал, что князь Адам в это время вообще отсутствовал в Петербурге.

Он хотел идти к отцу и доказать ему гнусность и нелепость этого предположения. Елизавета остановила его: