Елизавета I

В начале декабря к королю явилась депутация купцов, и монарха спросили прямо, может ли он гарантировать сохранность грузов, направляющихся в Европу. Ясного ответа король не дал. Бегая по кабинету и яростно потрясая кулаками, он обрушивал потоки брани на папу Климентия — как он, мол, смеет вмешиваться в мои дела. «Никто вас не тронет», — высокомерно бросил он наконец купцам. Что же до папского вердикта, то он сумеет справиться с Климентием, чьи угрозы — всего лишь пустой звук. Столь уверенное — хотя непонятно, на чем эта уверенность была основана, — заявление короля успокоило купцов, и действительно им — и ему — повезло, кризис миновал хотя бы на время.

Подчеркивая свою непреложную решимость, король осыпал всевозможными благодеяниями новорожденную — за счет ее сводной сестры. В Хэтфилде Елизавету ждал дом, полный слуг, а сопровождали ее туда «по высшему разряду» — целая вереница лордов и иных знатных господ. Генрих воспользовался этим переездом, чтобы явить свою дочь жителям Лондона, которые, как подобает верным подданным, приветствовали ее появление на свет. Хоть было и не по пути, процессия, не поворачивая сразу на север, прошествовала через столицу, «дабы продемонстрировать народу законную принцессу Уэльскую».

Что же касается Марии, которой до недавнего времени прислуживали сто шестьдесят человек, то ее теперь саму низвели едва ли не до положения слуги. Она была помещена в самые неприглядные покои старого замка с башенками, а помимо того назначена фрейлиной своей крошечной сестры. Но самое унизительное заключалось в том, что ей было отказано в почестях, положенных принцессе крови: малютку называли принцессой Елизаветой, а ее — просто леди Марией. В эпоху, когда формальное обращение становилось иной раз вопросом жизни и смерти, подобное разграничение таило в себе большую угрозу. С точки зрения закона Мария была незаконнорожденным ребенком и, как таковая, не имела права на наследование трона; жизнь ее находилась исключительно в руках отца. А если он умрет, то Анна Болейн станет регентшей, и хотя, возможно, и не повелит казнить принцессу, не задумается в случае чего так или иначе избавиться от ненужной помехи. Сделать это будет нетрудно — ведь она, Мария, никто.

Так в первые же месяцы своей жизни Елизавета стала невольной причиной острого соперничества и нажила себе непримиримого врага в лице собственной сводной сестры. По природе Мария Тюдор была девушкой славной и доброжелательной, а к малышам так и вовсе испытывала особенную слабость. Но надо было быть поистине святой, чтобы закрывать глаза на ту угрозу, которую таило для нее само существование Елизаветы. Пусть еще и совсем крошка, она преграждала Марии путь к трону. Именно она воплощала собой коварство Анны Болейн, узурпировавшей право престолонаследия, принадлежащее Екатерине Арагонской. Хуже того, родительские чувства короля, и без того невеликие, принадлежали теперь Елизавете, а старшая дочь оказалась лишенной внимания отца.

Трещина пролегла уже с самого первого свидания. Стоило Марии появиться в Хэтфилде, где уже все было готово к приезду Елизаветы, как неотесанный Норфолк, сопровождавший «леди Марию» в этом невеселом путешествии, прямо заявил, что неплохо бы ей засвидетельствовать свое почтение принцессе. Мария немедленно ощетинилась и резко бросила, что иных, кроме себя, принцесс в Англии она не знает и что дочь «мадам де Пембрук» — так она называла Анну Болейн — не имеет никаких прав на этот титул. Так уж и быть, она готова называть малютку сестрой, точно так же как называет братом незаконнорожденного сына короля Фитцроя, но большего ей не позволяет совесть.

Герцог — а характер у него был тяжелый — вскипел. Но Мария не уступала, и, едва удержавшись от того, чтобы не поднять на нее руку, Норфолк оставил ее, так ничего и не добившись. Она написала королю ядовитую записку, в которой говорилось, что «его дочь, принцесса, просит его благословения», а когда Норфолк отказался передать послание, удалилась к себе. И лишь после того, как толстая дубовая дверь затворилась за ней и Мария осталась в одиночестве, она дала волю слезам.