Елизавета I

Будет ли Мария в действительности столь своевольна и безрассудна, как полагала Елизавета, пустив в ход Генри Дарнли? Дарнли... пальцы Елизаветы взяли один из гармоничных аккордов Херриота, мелодичный и ясный, как журчание воды в ручье. В жилах Дарнли течёт королевская кровь, а его честолюбивую мать Елизавета ненавидит. Однако сам он — глупый, скверный от природы юноша, отличающийся пристрастием к пьянству и распутству, а к его положительным чертам можно отнести только изящество манер и красивую наружность. Такого человека она отшвырнула бы от себя пинком ещё во времена своего романа с лорд-адмиралом. В пятнадцать лет она бы поняла, что он собой представляет, с первого взгляда, но такой способностью она обладала всегда. При том, что она любила лорд-адмирала, в душе она всегда понимала, что это авантюрист, который в угоду своим амбициям готов растлить ребёнка. Также она понимает, каков на самом деле Роберт, хотя и полюбила его и любит до сих пор. Роберт отказался отправиться в Шотландию, потому что это предложение застало его врасплох; он привык быть ей верным, а застарелую привычку не меняют за несколько секунд. Однако если бы он поехал в Шотландию и получил молодую и красивую жену, высказанное Елизаветой в разговоре с ним предположение могло бы сбыться; Роберт любит её и предан ей, но и любовь, и преданность вряд ли помешали бы ему возглавить поход шотландцев против неё в качестве супруга шотландской королевы. Можно видеть людей такими, каковы они есть, и всё же любить их. Единственная надежда Елизаветы — что Мария не сможет раскусить Генри Дарнли в том случае, если тот прибудет в Шотландию, а в нужный момент Елизавета намеревалась его туда послать. Если она правильно распознала в нём труса и дурака, то такой человек в Шотландии долго не протянет; ни он, пи та, кто согласится стать его женой.

Все ошибки, которых избежала Мария, за неё сделает Дарнли — если только удастся хитростью вынудить её выйти за него замуж.

Звуки музыки доносились из комнаты Елизаветы в коридор, где её слушала собравшаяся домашняя челядь. Величественная мелодия галлиарды, шотландского придворного танца, подошла к финалу, и когда стихли последние аккорды, кто-то почтительно сказал, что её королевское величество играла как ангел.

Мэйтленд Летингтон и глазом не моргнул; в душе Елизавета была восхищена его самообладанием. Он выслушал её поразительное предложение, и на его лице не промелькнуло даже отдалённого намёка на удивление. Это лицо нельзя было назвать красивым в строгом смысле этого слова, однако оно было приятным, с умными глазами и аккуратной бородкой, окаймлявшей улыбчивый poт. Шотландский посол был умён и поэтому нравился Елизавете; его манеры отличались изысканностью, и за это он также ей нравился. Кроме того, он ей нравился потому, что она читала копии перехваченных писем, написанных им Марии Стюарт, и знала из них, что он испытывает по отношению к ней невольное восхищение. Королева и Летингтон сидели на террасе Гринвичского дворца под навесом из деревянных шпалер, обвитых цветущим зелёным плющом. Внизу текла Темза, быстрые воды которой отражали огни факелов, горевших на барках, пришвартованных к пирсу. Королева пригласила шотландского посла на вечерний приём, завершившийся банкетом и маскарадом. Она вышла из большого зала в сопровождении Сесила, и сейчас, когда с одной стороны от неё сидел её секретарь, а с другой — Летинггон, она предложила Роберта Дадли в качестве мужа для шотландской королевы.

Они сидели совсем рядом, их лица были освещены факелами, горевшими в гнёздах на стенах дворца; в неверных отсветах этих факелов сверкали драгоценные камни, почти сплошь покрывавшие платье королевы, и Летинггон задал себе вопрос, как она только может ходить в таком тяжёлом наряде, у которого к тому же такие огромные фижмы.

На торжественных приёмах Елизавета всё больше напоминала грандиозную статую королевы, осыпанную драгоценностями, которые буквально слепили глаза. У неё великолепное чутьё актрисы; она настолько умна, что способна пожертвовать женским обаянием для того, чтобы произвести впечатление помпезности и величавости. Она обдуманно превратила себя из живого человека во внушающее трепет воплощение власти, недоступное и лишённое возраста. Про себя Летинггон не мог не пожалеть о том, что у его королевы такой пылкий нрав и такая непринуждённая манера держаться. Это многих привлекает, но и делает её уязвимой. Он не в силах себе представить, чтобы, например, Джон Нокс спорил с Елизаветой Тюдор и довёл её до слёз.

   — Ваше величество, вы меня удивляете, — сказал он. — Я знаю о вашем расположении к моей государыне, но я и представить себе не мог, что оно подвигнет вас на такое самопожертвование. Сможете ли вы перенести расставание с тем, кто так вам дорог?