Елизавета I Австрийская

Итак, между императором и императрицей вновь установилось взаимопонимание, но в монархии с недовольством отмечают, что Елизавета не выполняет полностью своих обязанностей императрицы, не заботится о дворе и придворных и почти весь год находится вне родины. Венские дипломаты докладывают об этом. Но Елизавета уже давно не обращает внимания на то, что говорят люди. Она проводит Рождество, вдоль и поперек исходив Валенсию, затем едет в Малагу и Гренаду, чтобы повосхищаться Альгамброй, а там получает приглашение королевы-регентши Испании поехать в Аранхуэс. Елизавета отказывается, оправдываясь обострением ишиаса. Но в Мадриде раздражены этим отказом.

Ходит слух, что ссылка на плохое здоровье, употребляемая императрицей во время поездок, не имеет под собой оснований. Но делать нечего, приходится мириться со странными поступками Елизаветы.

Настроение императрицы постоянно меняется, то она радуется посещению красивых городов, то чувствует себя пресыщенной жизнью и уставшей. «До сих пор я не знала, — вздыхает графиня Фестетикс[493], — как это трудно, исполнять свой долг». Число километров, которое императрица проходит пешком повсюду, куда бы она ни приехала, растет. При таком положении дел окружению императрицы получить мир и покой все тяжелее.

Из Кадикса она возвращается в Гибралтар. «Милое, симпатичное местечко[494], — говорит о нем Елизавета. — Во всей Испании мне он нравится больше всего, в основном потому, что здесь все чисто по-английски… Здесь даже есть смешные негритянские магазины. Однажды я пошла в один такой магазин, и только благодаря Марии Фестетикс не сижу в долговой тюрьме. Она так торговалась, что все обошлось нам баснословно дешево». «Ее величество покупает столько безделушек, — сетует Нопча[495], — что ими полон уже весь корабль, когда мы прибудем на Корфу, они, определенно, будут уже на палубе».

Далее путь идет через Мальорку к Барселоне, затем к Ривьере, а оттуда в Турин. Ни одному человеку не известно, куда они поедут дальше. Тут приходит весть, что у эрцгерцогини Валерии родился мальчик. Елизавета рада этому не меньше Франца Иосифа. «Не знаю почему, — пишет ей император[496], — но я все время думаю о Рудольфе. Сын Валерии, конечно, слабая, но все-таки его замена».

Императрица решает совершить поездку из Италии в Женеву, а отправиться в Территет. Ей особенно нравится Женева. Елизавета оттуда просит супруга хоть немного отдохнуть и посетить ее в прекрасной Швейцарии. У Елизаветы тяжело на душе оттого, что она надолго оставила императора в одиночестве. Она обращается к Иде Ференци с просьбой соглашаться с его величеством и не отказывать его маленьким пристрастиям, чаще устраивать небольшие завтраки с отличными колбасами и жареной свининой, а также с хлебом местной выпечки из Пуста, что особенно нравится императору. По-прежнему единственным его развлечением остается госпожа Шратт. Если она и императрица отсутствуют одновременно, Франц Иосиф становится вовсе меланхоличным и печальным, о чем говорит каждое его письмо.

В Территете Елизавета временно приостанавливает свое путешествие. Непрерывная кочевая жизнь все тяжелее дается семидесятивосьмилетнему обер-гофмейстеру, а Мария Фестетикс, серьезно заболевшая катаром, сейчас отдыхает. Очень хорошо, что именно сейчас Франц Иосиф прибыл с целью навестить супругу. Весь мир удивляется тому, что Франц Иосиф прибыл в Швейцарию[497], знаменитую проживающими в ней нигилистами и социалистами. Расторопные газетчики объясняют это тем, что император сделал для себя вывод о безумии императрицы и хочет броситься со скал. К тому же грек Баркер, в действительности являющийся не кем иным, как афинским врачом-невропатологом, объясняет, что императрице необходимо доказать, что ее супруг еще жив. Миланская газета «Секоло» от 16 марта 1893 года распространяет эту весть и добавляет, что императрице больше не нравится «Ахиллеон», и она опасается туда возвращаться, так как знаменитый македонский разбойник Атаназио имеет план ворваться туда со своей бандой, похитить императрицу и потребовать за нее огромный выкуп. Из-за этих диких новостей итальянской прессы на родине возникают некоторые опасения. В «Мадьяр хирлап» появляется заметка, автор которой сетует на то, что от коронованной в Венгрии Елизаветы не слышно ни слова[498].