Елизавета I

У неё был соблазн пренебречь всем этим, но теперь парламент и государственный совет было невозможно одурачить ни властными жестами, ни отговорками. Их враг оказался у них в руках, и они не позволят Елизавете упустить добычу. Когда-то у неё не было намерения отдавать Марию Стюарт иод суд; мысль о том, что монарх может предстать перед судом простолюдинов, не укладывалась в представления Елизаветы о королевских прерогативах; позднее, когда она оказалась в состоянии проанализировать ситуацию всесторонне и хладнокровно, пришлось признать: если она не желает больше опасаться за свою жизнь, Марию необходимо умертвить. Она поговорила с Лестером, который привёл массу доводов, подобранных так, чтобы уязвить её гордость, заставить потерять самообладание и захотеть поскорее отомстить узнице, а так же с Бэрли, нашедшим десятки веских причин, по которым то, чего она не желала делать, необходимо было совершить. И тем не менее она не хотела смерти Марии. Она покарала Бабингтона с такой жестокостью, что даже её лишённое сострадания сердце дрогнуло, когда ей рассказали о его казни со всеми подробностями. Следующую партию осуждённых она пощадила. Казалось, её мстительность исчерпала себя в этой чудовищной резне, во время которой знатнейшие из молодых английских дворян медленно умирали на глазах сотен собравшихся на Тайберне простолюдинов.

Теперь Мария Стюарт осталась одна — это последний оставшийся в живых главарь заговора, и с её смертью ропот недовольства и измены стихнет до окончания царствования Елизаветы. Таковы были доводы близоруких людей, которые, кроме эшафота, были не способны что-либо видеть — даже испанские порты, где собирался огромный военный флот. Это был старый довод Елизаветы, и всеобщая истерия не заставила её забыть о нём. Стоит Марии Стюарт умереть, и у Испании окажутся развязаны руки; корабли, которые оснащались в Кадисе, и войско, обучавшееся по ту сторону Ла-Манша — в Нидерландах, казались Елизавете стрелой, нацеленной на Англию. Смерть Марии спустит эту стрелу с тетивы, и королева ходила взад и вперёд по своим покоям, проклиная Уолсингема, государственный совет, Роберта и всех, кто настаивал на том, чтобы она убила Марию, хотя это неизбежно приведёт к войне с Испанией. Она оказалась между двух огней; ей не давала покоя мысль о том, что богопомазанную королеву можно приговорить к смерти, как простую уголовную преступницу.

Однако есть другой выход, который, возможно, избавит её от необходимости принимать окончательное решение. Этот выход не понравится никому кроме Елизаветы, которая по-прежнему считала, что смелым быть легко, но куда как разумнее быть осторожным. Если королеву Марию удастся полностью дискредитировать в глазах всего мира, а особенно — в глазах религиозных фанатиков в Англии, тогда можно будет позволить ей жить.

И вот Елизавета писала Марии Стюарт письмо, предлагавшее ей жизнь. Обычно она писала легко; перо было тем оружием, которым она владела мастерски, но сейчас оно с трудом ей подчинялось, и слова не хотели ложиться на бумагу. Мария находилась в замке Фотерингей, самой угрюмой и самой укреплённой из всех её темниц; здесь её будут судить и здесь исполнят вынесенный ей приговор. Она знает, какая участь ей уготована; об этом позаботились её тюремщики. Елизавета вспомнила о своём собственном душевном состоянии, когда много лет назад она была юной девушкой, заключённой в Тауэре, и её жизни угрожали подозрения болезненной завистливой сестры и интриги множества придворных, желавших скомпрометировать её во что бы то ни стало. Она тогда очень боялась, потому что была совсем юной и страстно хотела жить, мысль о смерти наполняла её ужасом, и в её страхе не было ничего постыдного. В отличие от Марии Стюарт, её тогда не озлобили страдания и разочарования; она не была стареющей женщиной, пережившей крушение всех надежд и во всём отчаявшейся. Елизавета подумала, что если бы в Фотерингее была заключена она, сокрушённая и беззащитная, не ждущая от жизни ничего, кроме сумеречного существования то в одной крепости, то в другой, то она, Елизавета, наверное предпочла бы надеяться и жить.

Наконец ей удалось сочинить письмо в том стиле, которым она всегда замечательно владела. Она уговаривала королеву Марию признать свою вину в заговоре Бабингтона.

«...Если Вы сделаете это в собственноручном письме мне, как королева королеве и женщина женщине, если Вы отдадите себя на мой личный суд, Вас не будут судить в каком-либо открытом суде моего королевства и я изыщу средства смягчить Вашу участь...»