Елизавета I

Сейчас Елизавете вспомнилось, как это было; она вспомнила свой гнев на этого напыщенного дурака-пуританина, который осмеливался судить о двигающих ею мотивах, исходя из своей пошлой совести. Её предложение было вполне разумно; оно было освящено традицией, что могли засвидетельствовать тени множества английских королей, тайком умерщвлённых в темницах удачливыми соперниками. Если они проигрывали бой, их убивали тут же на поле сражения — так её родной дед Генрих VII зарубил Ричарда III. Если их свергали и заключали в тюрьму, то убивали тайком — такова была участь Генриха VI. Но ещё ни одного коронованного монарха в мире не возводили публично на эшафот, чтобы обезглавить, как обычного преступника, а именно так её вынуждали поступить с Марией Стюарт. И теперь неделю за неделей она проводила ночи без сна, мучаясь сомнениями, а из-за спины Марии Стюарт вновь вырастал призрак её матери. Лучше умереть во мраке, быть лишённой жизни с видимостью тайны, чем уйти из этого мира как разбойнику, на глазах толпы. Мир будет судить её тем же судом, каким она уже сейчас судила себя: никакие деяния Марии, направленные против неё, не искупят ужасного преступления — казни коронованной государыни согласно требованиям обычного закона.

Но никто не желал оказать Елизавете эту услугу; чтобы после смерти Марии она могла заявить, что не ведала о произошедшем убийстве, и покарать тех, кто нарушил её волю. Елизавета по-прежнему колебалась; она чувствовала себя такой же больной и разбитой, как много лет назад — когда ей требовалось подписать свой первый приговор к отсечению головы осуждённому Норфолку.

   — Как здоровье сэра Фрэнсиса Уолсингема? — внезапно спросила она.

   — Немного лучше, ваше величество, — пробормотал Дэвидсон. Он следил за её рукой, державшей перо; чернила медленно стекали по нему вниз, собираясь в каплю на кончике. Внезапно она встряхнула перо, сделала резкое движение и бросила приговор на пол. Прищурившись, Дэвидсон увидел внизу страницы подпись королевы.

   — Отнесите это Уолсингему; как бы дурные вести его не убили!

Её нервный, почти истерический смех всё ещё звучал у него в ушах, когда он выходил из дворца. После ухода Дэвидсона Елизавета подписала остальные лежавшие перед нею документы, сложила их в аккуратную стопку на письменном столе и медленно поднялась; ноги дрожали, голова раскалывалась от пульсирующей боли. В этот холодный, сырой день в конце января она завершила то, на что ей понадобилось более двух месяцев: отправила свою двоюродную сестру на позорную смерть. Она медленно подошла к окну и открыла его; холодный, сырой воздух коснулся лица, и она закрыла глаза.

Сразить или быть сражённым. Так сказала она Роберту вчера вечером, когда он умолял её подписать приговор; он сказал, что она изводит себя из-за ничего не стоящего принципа и что когда всё кончится, она будет рада; так уже было, когда казнили Норфолка. Ей нет необходимости знать всё в подробностях; если она захочет, он утаит все отчёты о казни, защитит и убережёт её. Английский народ объединён вокруг неё и готов с оружием в руках защищать от любых нападений; парламент верен ей, любит её и полон решимости спасти от опасности возможного покушения. Жизнь одной изменницы — ничто в сравнении с безопасностью Англии и продолжением её царствования.

А теперь всё это позади. Но по крайней мере казнь свершится далеко от неё, в Нортхэмптоншире. Когда Бэрли предложил привезти Марию в Тауэр и казнить её там, с Елизаветой чуть не случилась истерика. На неё нахлынули старые воспоминания: эхо пушек Тауэра, которое слышал её отец, когда умерла Анна Болейн. Этот звук вместе с полузабытыми детскими страхами сведёт её с ума... Государственный совет уже начал отчаиваться, решив, что она никогда не подпишет приговор. Но она его подписала и пыталась оправдаться перед самой собой; измученная до предела тем, что впервые в жизни обманывала себя. Приговор подписан, однако она может в любую минуту отменить его, даже в последний миг перед казнью. Она закрыла окно и звонком вызвала фрейлин, чтобы совершить вместе с ними длительную прогулку под моросящим дождём в дворцовом парке.

Больной Уолсингем взглянул на поданный Дэвидсоном приговор. Он знал Елизавету и знал, какую битву с ней пришлось выдержать, чтобы на этом документе появилась её подпись, — поэтому он не был намерен терять ни минуты. Не прошло и часа, как приговор Марии Стюарт оказался в руках у Бэрли, который созвал всех находившихся в столице членов государственного совета. Он, Уолсингем и Лестер, лорды Говард, Ханасон, Кобэм, Ноллис и Дерби ознакомились с подписью королевы, и она была поспешна скреплена Большой государственной печатью. Бэрли окинул взглядом присутствующих и веско произнёс: