Елизавета Йоркская: Роза Тюдоров

Что же, все логично. Генрих, как всегда, был абсолютно прав. И Елизавета ждала своего часа, почти не выходя из своих комнат и чувствуя себя униженной оттого, что человек, который собирался жениться на ней, похоже, не испытывает к ней никакого влечения. И когда к ней заходили выразить свое почтение Томас Стеффорд и другие молодые люди, она чересчур откровенно радовалась встрече с ними, что, естественно, не к лицу девушке, которая обручена и скоро выйдет замуж.

Однажды вечером она заставила их рассказать, что в действительности произошло при Босуорте, — ей недостаточно было формальностей ланкастерского отчета. И они о многом поведали ей. О том, как Стенли в последнюю минуту предал Ричарда и перешел на сторону противника; и как король, вместо того чтобы спасаться, полез в гущу схватки и принялся разить врагов направо и налево. Как он рассек мечом ланкастерского знаменосца и как копыта его коня, рвущегося вперед, топтали вражеский штандарт, пока он не оказался на расстоянии вытянутой руки от узурпатора Тюдора. С непокрытой головой, без латных перчаток, он сражался до конца. А потом они перебросили голое окровавленное тело бывшего короля через спину маленькой лошадки; его голова стучала о бревна, когда они проезжали по мосту, направляясь в Лестер, где их встретили опечаленные монахи из монастыря Грей Фрайере. Они же и похоронили Ричарда.

Слушая их рассказ, Елизавета закрыла ладонями лицо.

— Он был последним королем из рода Плантагенетов. Но то, что я разрушила, я сама же и восстановлю, — поклялась она. — Я выношу в своем чреве будущих Тюдоров.

Свадьба Елизаветы прошла роскошно, как и обещала свекровь. Тут было все: великолепная церемония бракосочетания в Вестминстерском аббатстве, торжественная процессия по улицам Лондона. И когда люди, радуясь тому, что наконец, кончилась изнурительная война, разожгли костры в снегу и принялись плясать вокруг них, Елизавета знала, что в своих песнях они выражают неподдельную любовь к ней. Ее сестры умоляли, чтобы им позволили помочь ей надеть свадебный наряд, а Сесиль и Анна, стройные взрослые девушки, несли шлейф. Вспомнив, какое разочарование ей принес ее первый свадебный наряд, Елизавета благодарила Бога за то, что ее сегодняшнее платье не сулит ей пожизненной ссылки в чужие края. На этот раз оно было украшено не лилиями, а искусно вышитыми алыми и белыми розами; и когда ее родственник, кардинал Буршье, вложил ее руку в руку Генриха, люди заплакали от радости, потому что в тот момент привычные эмблемы, символизировавшие беспощадную войну, обратились в один благоухающий цветок — в большую розу Тюдоров, белую в середине, красную по краям. И, к удовольствию Елизаветы, Генрих сделал эту розу их общей эмблемой, она уже была заранее выткана на портьерах в их спальне, на его троне и на ливреях королевских слуг.

В минуту собственного торжества ей было приятно снова увидеть гордость в глазах матери и счастье на милом стареющем лице Маргариты Бофорт; но в глубине души самую большую благодарность Елизавета испытывала к Папе Иннокентию, который, давая разрешение на брак, специально подчеркнул, что она «несомненная наследница своего знаменитого отца», тем самым навсегда смыв пятно с ее доброго имени.

Но пышность, с которой отмечалась их свадьба, не могла заставить ее забыть, что день венчания слишком долго откладывался. Битва при Босуорте произошла в августе, а Генрих женился на ней только под Рождество — и то потому, что парламент, встревоженный растущим ропотом в народе, обратился к нему с особой петицией. А ввиду того что хитроумные члены парламента одновременно пообещали ему пожизненно выплачивать процент с фунта стерлингов и корабельный сбор, Елизавета уж и не знала, что думать: то ли Генрих вспомнил о данном ей обещании, то ли его прельстила перспектива увеличить свой доход.

Сама Елизавета шла под венец с радостью. Будучи мягкосердечной по натуре, она переборола обиду и старалась быть веселой, чтобы угодить будущему мужу. Снова и снова она напоминала себе, что, по сути, они чужие люди и знают друг о друге только понаслышке, и надеялась, что в скором времени они начнут понимать.

— Ты не видел, что написал о нас наш верноподданный поэт Джон де Жигли? — спросила она однажды утром, сидя на своем королевском ложе и от души смеясь над тем, что сочинил поэт в своем поздравительном послании. — Он называет меня «прекраснейшей из дочерей короля Эдуарда». Но я вряд ли красивее моей утонченной сестры Анны.

Она была намного красивее, и вопрос ее был настолько провокационным, что любой муж откликнулся бы на этот призыв со всем пылом любви. Но Генрих Тюдор рано встал с постели и уже надевал меховой халат, чтобы без промедления заняться своими многочисленными делами.

— Смотри, Генрих, что говорит этот славный человек о счастье, которое мы с тобой принесем нашему народу! — продолжала Елизавета, помахав перед его носом свитком с льстивыми стихами.