Елизавета Петровна

В отечественной историографии, особенно последних пяти десятков лет, Семилетняя война 1756-1763 годов представляется как борьба России против прусского милитаризма, против той опасности, которую нес народам Европы завоеватель Фридрих II. Идеи эти в той или иной степени находили подтверждение в докладах канцлера Бестужева-Рюмина, делавшего все, чтобы представить политику Пруссии весьма опасной для России и русских интересов. И это было правдой, но не всей. Нужно говорить не просто о русских, а тем более - национальных интересах, а именно об имперских интересах России, о далеко идущих планах экспансии и распространения влияния Петербурга на другие страны. В этом смысле Россия вела себя совершенно так же, как и другие империи - захватчики. Многие факты позволяют утверждать, что весной 1756 года в русских политических верхах вырабатывалась не просто программа помощи Австрии, подвергшейся агрессии «мироломного» прусского короля, но принципы наступательной, экспансионистской политики открытого вмешательства в германские дела. Эта политика ставила целью расширение влияния России в Германии и территориальные приобретения, которые и осуществились через полтора года в виде аннексии Восточной Пруссии.

Надо сказать, что пристальное внимание русских верхов к будущей наступательной войне относится уже к июлю 1755 года, когда Коллегия иностранных дел направила в Военную коллегию промеморию, дабы узнать, «сколько ныне регулярных и нерегулярных войск обретается» в Прибалтике и можно ли рассчитывать на то, чтобы собрать и отправить в поход корпус в 50-60 тысяч человек. Военное ведомство бодро отвечало, что у России армия велика - 287 809 человек регулярных войск и 35 623 иррегулярных, кроме казаков и калмыков (АВ, 4, с.657- 658). Как показали последующие события, такие многочисленные войска существовали преимущественно на бумаге. В апреле 1756 года поступило распоряжение разворачивать армию для нападения на Пруссию. Около Риги, в Курляндии и по Западной Двине сосредоточили пехотные полки общей численностью 73 тысячи человек. Кавалерийские полки срочно доукомплектовывались и перебрасывались с Украины на Двину и в район Пскова. Донским казакам, калмыкам, казанским татарам и башкирам велено было срочно двигаться на запад и расположиться на линии западной границы от Чернигова до Смоленска. Общая численность регулярной армии составляла 92 тысячи, а с нерегулярными - 111 тысяч человек. С теми частями войск, которые предполагалось посадить на галеры для атаки и взятия крепости Мемель, а также оставить в резерве, русская армия «для атакования короля Прусского» составила 130 тысяч без 44 человек (АВ, 4, с.397-399, 405).

Из переписки русских и австрийских дипломатов видно, что Россия рвалась в бой уже в начале 1756 года, и австрийцам, ведшим переговоры о наступательном союзе с Францией, приходилось даже сдерживать императрицу Елизавету от немедленного нападения на Фридриха. Все это представляется естественным для имперской политики того времени. Восточная Пруссия была для Петербурга лакомым куском. Клеймя и осуждая Фридриха за захват Силезии, Россия почти сразу же после оккупации Восточной Пруссии в 1757 году включила ее в состав империи, хотя никакого отношения к этим землям Россия не имела. Когда позже наступила очередь Речи Посполитой, то Россия Екатерины II вошла в сговор с «Иродом» и совершила расчленение Польского государства в 1772 году, а потом повторила это дважды в конце XVIII века. В сговоре с Россией и Пруссией по разделу Польши и уничтожению польской государственности находилась и Австрия. И можно понять жестокую шутку Фридриха II, когда он сказал после раздела Польши: «Ну, ладно. Нам с Екатериной, как разбойникам, не привыкать грешить, но что же скажет своему исповеднику столь благочестивая королева Венгерская?»

Но была и еще одна причина Семилетней войны, которая проистекала из личных отношений политических деятелей. Когда состоялся союз России, Австрии и Франции, то Фридрих II пошутил, что ему теперь придется воевать против трех нижних юбок, имея в виду Елизавету, Помпадур и Марию-Терезию. И это была одна из самых пристойных шуток, которые язвительный король отпускал по поводу союза трех европейских красавиц. Шутки Фридриха были всегда остроумны, часто непристойны и непременно достигали ушей царственных и высокопоставленных особ, о которых он так резко высказывался. Опытный политик, Фридрих, однако, никогда не знал меры в своем остроумии и был из тех, кто ради красного словца не пожалеет и родного отца. Его остроты вызывали усмешку всей просвещенной Европы. Ярость государственных деятелей, припечатанных острым словцом короля, была огромна и бессильна.